2
В конце октября 1941 года обстановка на Западном фронте с каждым днем накалялась: враг стоял у ворот Москвы. А в нашей дивизии на удивление всем начались строевые занятия. Мы с Петром в составе одного из батальонов тоже старались, как в училище на плацу, держать равнение в шеренге, тверже и шире шагать с винтовками наперевес.
Когда пришли в этот батальон проверять оружие, Чулков представил нас комбату как курсантов.
— Курсанты? — обрадовался капитан. — Становитесь в строй. Мне как раз не хватает двоих.
Мы довольно робко попытались объяснить, что нам приказано проверить оружие и возвратиться в полк, но комбат напомнил, что устав обязывает каждого выполнять последнее приказание. Чулкову не хотелось отпускать нас. Но как он ни доказывал, что оружейники должны заниматься своим делом, нам пришлось все же стать в строй.
После двух часов занятий капитан объявил нашей шеренге благодарность и разлучил меня с Петром: обоих назначил правофланговыми. А через трое суток, еще затемно, мы в составе того же батальона шагали по безлюдным, незнакомым улицам столицы. Куда и зачем шли, что нам предстоит делать, никто не знал.
— Сегодня же праздник, — шепнул мне сосед по шеренге, — годовщина Октября! Наверно, как всегда, на Красной площади парад будет.
Я усомнился в этом.
Накануне вечером мы слушали по радио доклад И. В.Сталина на торжественном заседании Моссовета, посвященном 24–й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Запомнились заключительные слова доклада: «Наше дело правое, — победа будет за нами!» Бойцы и командиры долго аплодировали. Кто‑то уже тогда заикнулся насчет парада, на что Чулков ответил сердито: «Какой парад? Вы что?.. Немец же рядом… Немцам надо бой дать. И, такой, чтобы они навсегда запомнили. Это и будет лучшим нашим парадом…».
Чулкова не было с нами в строю. Он вернулся в оружейную мастерскую и, наверное, ждал там нашего возвращения. А мы все ближе подходили к Красной площади.
Потом колонна остановилась. Объявили, что парад состоится, и мы примем в нем участие. Командиры проинструктировали нас, как надо отвечать на приветствие командующего парадом, как держаться в строю, проходя церемониальным маршем.
Долго кружили, прежде чем заняли свое место среди других частей, уже построившихся на Красной площади. Здесь царила торжественная тишина, ее прервал лишь перезвон курантов. В ответ на поздравления принимавшего парад по колоннам прокатилось мощное «ура!»
Стоявший впереди меня Петр был выше ростом и шире в плечах. Из‑за него я никак не мог разглядеть Сталина, произносившего речь с трибуны Мавзолея. А тут еще пошел густой, пушистый снег. От этого, вероятно, и слышимость снизилась. Я схватывал лишь отдельные слова и фразы. Наиболее отчетливо услышал: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
Откуда‑то на площадь донеслась канонада праздничного салюта. Торжественно загремел оркестр. И, повинуясь протяжным командам, войска начали походный марш. Прошел перед Мавзолеем В. И.Ленина и наш сводный батальон.
Потрясенный событиями этого утра, я опомнился только в расположении своего полка, в траншее, тянувшейся вдоль заснеженного оврага. Рядом оказался начальник нашей оружейной мастерской старший техник — лейтенант Кравчук. Он шумно радовался тому, что во время парада к Москве не прорвался ни один вражеский самолет.
— Значит, умеем воевать, — констатировал Чулков.
Петр Сидоренко попытался было напомнить старшему мастеру его вчерашние прогнозы, но тут же услышал:
— Отставить разговорчики…
3
Конец ноября выдался холодным. В морозном тумане к фронту подтягивались резервы: пехота, артиллерия, изредка танки.
Снялся со своих позиций на Воробьевых горах и наш полк — он тоже стал выдвигаться ближе к переднему краю, в район Красной Поляны. Вместе со старшиной Чулковым и теперь уже старшим сержантом Петром Сидоренко (нам обоим присвоили это звание) я шагал в огромных валенках вслед за санями, на которых лежали ящики с патронами, гранатами, бутылками с горючей смесью, ручной пулемет и несколько винтовок.
У меня и Петра за плечами — карабины, у Чулкова на ремне кобура с пистолетом, через плечо — пухлая полевая
сумка с инструментом и всякой всячиной, необходимой оружейнику. Содержимое этой сумки не раз выручало нас. Чулков, правда, ворчал, но ни в чем нам не отказывал, нужный инструмент у него всегда находился.
Под утро обоз остановился на пустынной деревенской улице, а роты проследовали дальше. Впереди громыхала артиллерийская канонада, над лесом вспыхивали ракеты, в темном небе багрово светилось зарево пожара. Мы подошли к той черте, где надо стоять насмерть.
Чулков, словно угадывая мои тревожные мьЬли, неожиданно спросил:.
— О чем говорили на комсомольском собрании?
Я замерз, разговаривать не хотелось. Но Чулков подступил вплотную и ждал ответа. Его, крепко сбитого, приземистого, мороз, казалось, не брал.
— Говорили, как надо бить фашистов, — ответил я.
— Как же?
— Чтобы не прорвались к Москве.
— Все правильно… Теперь пошли погреемся, а потом займемся, чем положено заниматься на переднем крае. Комбат зачислил нас с тобой в свой резерв пулеметчиками. Петро один будет стараться по части боепитания. А нам — поспевать туда, где туго, выполнят ь решение собрания.
Выговорившись, старшина направился к ближайшему бревенчатому дому, постучал в покрытое толстой наледью окно. Тотчас открылась входная дверь. Вслед за Чулковым я прошел через темные холодные сени и оказался в тускло освещенной комнате. Женщина в накинутом на плечи полушубке, из‑под которого выглядывала длинная белая рубашка, качала на руках плачущего ребенка. Кто‑то похрапывал на печке.
В тепле меня сразу потянуло в сон. И впервые мне плач ребенка показался таким мирным >1 желанным. Ои не раздражал, а убаюкивал, гасил тревогу, хотя совсем рядом громыхала война.
На какое‑то время голова моя склонилась к стволу карабина, который я не выпускал из рук. Разбудила наша полковая батарея — от ее залпа зазвенели стекла в окне, покачнулся весь дом.
— Так можно и Москву проспать, — ворчал старшина, направляясь к двери. Я поспешил за ним.
На улице у заиндевевших обозных лошадей хлопали ездовые. Мы с Чулковым, прихватив с саней ручной пулемет и несколько дисков к нему, пустились на поиски комбата. Нашли его на краю села, где оборудовался опорный пункт батальона с круговой обороной. Отсюда, с пригорка, хорошо просматривались боевые порядки стрелковых рот. Стрелки уже разгребали снег и вгрызались в землю, закаменевшую на морозе.
Впереди за лесом продолжался бой. Мы все время прислушивались то к нарастающей, то к утихающей перестрелке, посматривали на пролегавшее неподалеку шоссе. Но перед позициями нашего батальона гитлеровцы появились только на третий день. Смять нас с ходу им не удалось. Наши роты встретили их плотным огнем.
Мы с Чулковым находились в глубине обороны, чуть впереди батальонного КП, размещенного в самом крайнем доме. Однако и здесь было несладко. Отрытый нами окоп сразу оказался среди разрывов пронзительно свистящих мин и снарядов. Я не вдруг сообразил, что надо делать в такой обстановке, и, опасаясь, как бы старшина не заподозрил меня в трусости, не спешил присесть на дно окопа. Строгий мой начальник оценил это и, к моему удивлению, сказал с некоторым сочувствием:
— Сядь!
Только когда огонь чуть утих он схватился за пулемет, приговаривая:
— Получи от Ивана. Получи еще!..
Метрах в двухстах впереди я увидел немцев и тоже открыл по ним огонь из своего карабина. Краем глаза заметил, что прямо на наш окоп по глубокому снегу медленно и как‑то странно, боком, ползет боец из стрелковой роты, волоча за собой винтовку. Мне хотелось помочь ему, но я ничего не мог поделать: через боевые порядки батальона уже прорвались немецкие танки.
— Приготовь бутылку и гранату! — крикнул мне
Чулков.
Бутылки с горючей смесью и гранаты лежали в нише окопа. Я пододвинул их поближе к старшине.
— Диски набивай! — приказал он.
Пришлось присесть на дно окопа перед раскрытым ящиком с патронами. Пока возился с дисками, все время слышал ворчанье старшины. Обычно он говорил мало, а тут
непрерывно бубнил что‑то себе под нос. По неожиданному его возгласу я понял, что произошло что‑то из ряда вон выходящее, и выглянул за бруствер. Впереди на поле дымился немецкий танк, но следовавшие за ним автоматчики не залегли. Автоматная трескотня угрожающе приближалась.
Мне стало жарко. Я передал Чулкову очередной диск и опять принялся палить из своего карабина. Перед самым окопом увидел ползшего к нам бойца. Он лежал в неглубокой воронке метрах в пяти справа и просил дать ему винтовку.
