Это молодые еще люди, изящные и стройные. На одном кафтан из шелка тоньше крылышка цикады и шаровары, под кафтаном легкое платье из шелка-сырца, на другом – "охотничья одежда".
Их всего трое-четверо да столько же слуг. Они входят в храм. Несколько потеснив тех, кто прибыл раньше, занимают места у подножия колонны, поближе к проповеднику, и, потрепав в руках четки, готовятся слушать.
Увидев их, священнослужитель польщен и старается с блеском прочесть свою проповедь, чтобы в свете о нем заговорили. Но вот он кончил. Не успеют молящиеся вознести хвалу Будде и отбить поклоны, как эти господа с шумом встают и торопятся выйти первыми, поглядывая в ту сторону, где стоят экипажи дам.
Воображаю, о чем тогда толкуют между собой приятели!
– Как прелестна вот эта дама!
– А вон та, незнакомая, кто она? – теряются они в догадках, провожая ее пристальным взглядом. Ну, не смешно ли?
– Там читали проповедь. А вон там "Восемь поучений", – то и дело сообщают друг другу светские люди.
– А она там была?
– Еще бы, как же иначе!
Такое принуждение, нет, уж это чересчур!
Я не собираюсь, разумеется, хвалить тех, кто ни разу не удосужился послушать проповедь. Ведь многие женщины самого низкого звания слушают их с большим усердием. Но в прежнее время дамы не ходили пешком на все молебствия. А если в кои веки пойдут, то соблюдают в одежде хороший тон. Как подобает паломнице, завернутся с головой в широчайший плащ, именуемый "цветочным горшком". Но все же тогда не часто доводилось, чтобы дамы ходили слушать проповедь. Если бы люди, посещавшие храм в былые времена, дожили до наших дней, как бы строго судили они и порицали нас!
{34. Когда я удалилась от мира в храм Бо`дхи (*79)…}
Когда я удалилась от мира в храм Бодхи, чтобы слушать там "Восемь поучений", укрепляющих веру, пришел посланный из одного дружеского мне дома с просьбой: "Вернитесь скорее, без вас тоскливо".
В ответ я написала на листе бумажного лотос (*80)а:
Напрасен ваш призыв!
Могу ли я покинуть лотос,
Обрызганный росой?
Могу ли возвратиться снова
В мир дольней суеты?
Светлые слова поистине глубоко проникли в мою душу, и мне захотелось навеки остаться в обители. Я позабыла, с каким нетерпением ждут меня в миру родные и близкие.
{35. У господина та`йсё (*81), имеющего свою резиденцию…}
У господина тайсё, имеющего свою резиденцию в Малом дворце на Первом проспекте, есть загородный дом Косирака`ва. В этом доме попечением высших сановников было устроено замечательное торжество: четыре дня подряд должны были читаться "Восемь поучений". Всем людям большого света не терпелось побывать там.
"Если запоздаете, некуда будет поставить экипаж", – предупредили меня, и я пустилась в путь вместе с первыми каплями утренней росы.
И в самом деле, скоро не осталось свободного места. Повозки на дворе стояли впритык, одна опиралась на оглобли другой. Лишь в первых трех рядах еще можно было что-то расслышать.
Близилась середина шестой луны (*82), и жара стояла необычайная. Только тот, кто смотрел на лотосы в пруду, мог еще подумать о прохладе. Все высшие сановники, за вычетом Левого министра и Правого министра, присутствовали на этом сборище. На них были шаровары из переливчатого лилового шелка и тончайшие кафтаны, а сквозь шелка просвечивали легкие исподние одежды цвета бледной лазури.
Самые молодые щеголяли в одежде прохладных тонов: шаровары с синевато-стальным отливом поверх исподних белых.
Государственный советник Сукэма`са вырядился как молоденький, что не соответствовало святости обряда и вызывало невольную улыбку.
Все шторы в зале, смежном с верандой, были подняты вверх. Высшие сановники сидели длинными рядами на брусьях-нагэ`си, обратясь лицом к середине зала.
А на веранде парадно разряженные молодые придворные и юноши из знатных семей в кафтанах или в "охотничьих одеждах" непринужденно расхаживали взад и вперед. Было чем залюбоваться!
Юные отпрыски семьи – второй начальник гвардии Санэка`та, паж императора Тёмэ`й еще более свободно вели себя в привычной обстановке. Самые младшие, совсем дети с виду, были просто очаровательны.
Когда солнце уже почти достигло зенита, появился Са`мми-но тюдзё, как титуловали тогда господина канцлера Мититака`. На нем была одежда ярких цветов: лиловый кафтан поверх легкого платья из тончайшего узорчатого крепа цвета амбры, узорные лиловые шаровары поверх густо-алых нижних шаровар, исподнее платье из белого накрахмаленного шелка.
Могло показаться, что он слишком жарко одет по такой погоде, но все же он был великолепен!
Все веера были из красной бумаги, лишь планки у них сверкали лаком всевозможных оттенков, и, когда веерами взмахивали, казалось, что видишь поле цветущей гвоздики.
Пока проповедник еще не занял своего места, внесли столики с приношениями Будде, – не знаю какими.
Тюнаго`н Ёситика` (*83) выглядел еще более пленительно, чем всегда. Он был бесподобно изящен. Среди большого собрания, где все старались перещеголять друг друга нарядной пестротой своих расцвеченных всеми красками шелков, только у тюнагона ни один край его многослойных одежд не выбивался из-под верхнего кафтана.
Не сводя глаз с экипажей, где сидели дамы, он то и дело посылал туда слуг с наказом сообщить что-то от его имени. Все глядели на него с любопытством.
Для экипажей, прибывших позже, уже не нашлось места подле дворца, и их поставили возле пруда.
Заметив это, тюнагон Ёситика сказал господину Санэката:
– Кто из ваших слуг способен приличным образом передать приветствие? Приведите его ко мне.
Санэката привел к нему – уж я не знаю кого.
Что именно просил передать тюнагон, об этом могли спорить лишь люди, находившиеся неподалеку от него, я же не могла поймать ни полслова.
Слуга зашагал с таким деловым видом, что со всех сторон послышался смех. Он остановился возле одного экипажа и, как видно, начал говорить. Долго-долго он ждал ответа…
– Дама, наверно, послание в стихах сочиняет, – со смехом сказал тюнагон господину Санэката. – Будьте другом, помогите сложить "ответную песню".
В самом деле, когда же вернется слуга? Все присутствующие там сановники, даже самые старые, не сводили глаз с экипажа дамы… Право, даже толпа во дворе и то глазела.
Наверно, дама наконец дала ответ, потому что посланный сделал было несколько шагов вперед, но вдруг она снова поманила его веером.
"Почему она вдруг вернула его? – сказала я себе. – Может быть, хочет что-то переменить в стихотворении. А ведь столько времени сочиняла, лучше бы оставить, как есть. Поздно исправлять теперь".
Наконец она отпустила посланного. Не успел слуга вернуться, как его забросали нетерпеливыми вопросами: "Ну что? Ну что?"
Но тут тюнагон Ёситика позвал его. Посланный со значительным видом начал что-то докладывать…
– Короче, – оборвал слугу Самми-но тюдзё, – Только спутаешься, если будешь выбирать слова. До меня донесся ответ посланного:
– Да уж тут как ни ошибись, толк один. То-дайнагон (*84) любопытствовал больше всех. Он так и вытянул шею:
– Ну, что же она сказала?
– Сказала: "Прямое дерево не согнешь – сломается", – ответил Самми-но тюдзё.
То-дайнагон так и залился смехом, за ним остальные, а ведь дама в экипаже могла услышать.
Тюнагон Ёситика стал расспрашивать посланного:
– Но что она сказала в первый раз? До того, как позвала тебя обратно? Что изменила она в своем ответе?
– Она долго молчала, – ответил слуга. – Долго не было слышно ни звука. "Так вы не изволите отвечать, говорю. Я пойду назад". И пошел было. Тут-то она меня и воротила.
– А чей это был экипаж? Узнал ли ты? – полюбопытствовал тюнагон. Вот что, сочиню-ка я стихотворение и снова пошлю тебя.
Тем временем проповедник занял свое место на возвышении. Наступила тишина. Все, приняв чинные позы, устремили глаза на него и не заметили, как экипаж дамы исчез, словно кто-то бесследно стер его с лица земли.
Занавеси в экипаже такие новые, будто лишь сегодня повешены. На даме двойная нижняя одежда густо-фиолетового цвета, платье из переливчатого пурпурно-лилового шелка и еще одно поверх всех – прозрачное, легкое, цвета багрянника. А сзади экипажа свешивается широко раскинутый шлейф с нарядным рисунком.
– Кто она такая? Ну, скажу я вам… Лучше бы промолчала, чем говорить глупости, – слышалось вокруг.
А я, противно общему мнению, сочла, что она отлично поступила.
Во время утренней службы поучение читал преподобный Сэйха`н (*85). У него был столь благостный вид, что, казалось, все вокруг озарилось сиянием.
Я очень страдала от жары, и к тому же у меня были неотложные дела. "Послушаю немного, – думала я" и вернусь домой". Но не тут-то было! Подъезжали все новые и новые экипажи, как набегают морские волны, и моя повозка застряла в глубине двора.
Я послала сообщить владельцам экипажей, загородившим мне путь, что непременно должна уехать, лишь только кончится утренняя служба. Наверно, они обрадовались: можно будет ближе подъехать к проповеднику. Слуги их сразу же начали осаживать экипажи с криками: "Давай, давай! Живо!" Поднялась шумная суматоха.
