Несколько лет тому назад евреям было запрещено держать шинки, но распоряжение это было отменено по представлениям акцизного ведомства, и отмена эта была необходимою, потому что местные крестьяне не хотели заниматься беспокойным и грязным шинкарским промыслом, а от того казне угрожал очень серьезный убыток.
Следовательно, пока акциз с вина составляет важнейшую статью государственных доходов, еврей даже необходим в шинке во всей той местности, где нет других предприимчивых людей, сродных терпеть этот грязный род торговли. А в таком случае и порицать евреев за то, что они занимаются непочтенным, но в силу условий существующего положения необходимым промыслом, – совершенно напрасно, да и не предусмотрительно.
Если бы евреи имели то кагальное всевластие над своими единоверцами, о котором довольно много лишнего написал г. Брафман, то они давно бы воспретили шинкарский промысел всем своим единоверцам, ибо всем порядочным людям из евреев крайне неприятно, что их соплеменников беспрестанно этим попрекают. Для евреев это было бы полезно, но тогда в Малороссии сейчас же остановилась бы торговля вином, и, чтобы сохранить доходы казны, пришлось бы, может быть, делать вызов целовальников из России, из московских людей, «за которых и в тамошнем соборе никто не ручается» (Полное собрание законов, 1603), и «приводить их к вере по святой евангельской, непорочной заповеди» (103). Так это было в старину, когда таковых людей «выкликали через бирючей»… И было бы возобновить эту старину наново, – значит не унять нынешнее пьянство на Руси, а создать некую последнюю вещь горше первой. Лучшие люди в еврействе, однако, не могут сделать этого, весьма им желательного, запрета только потому, что в их распоряжении нет такого кагального авторитета и такого террора, о каком с преувеличениями говорит Брафман. Пусть это и было в те времена и в тех случаях, на кои указывает г. Брафман, но все это более не существует, и то, что мы говорим, – не голословная фраза. Еврейство, живучи между христианами, тоже испытывает на себе влияние идей века и тоже чувствует сильное ослабление старых учреждений, основанных на авторитете религии. Кагал, как религиозная община, есть своего рода миф, власть его не более сильна, как власть простого общественного мнения, которое нынче уже нигде не обнаруживает такой силы, чтобы сдерживать человека на идеаль-. ной высоте помыслов, когда ему угрожает реальная опасность – погибать от голода.
Да и стоит ли хлопотать, чтобы не шинкарил еврей, а сидел вместо него орловский или калужский обирало-цело-вальник? Какая польза была бы от такой замены? Как еврей-шинкарь не может быть филантропом, точно так же никогда таковым не будет и православный кабатчик, – точно такой же, если не хуже, ростовщик и обирало. Вспомним, что сами воеводы и их дети, продавая чарки крестьянам, «с иных все платье снимали в заклад» (Соловьев, т. IX, 401).
Если стоит о чем в этом деле подумать, то это совсем о другом… Пока брак, крестины, похороны и всякое храмовое торжество – им же несть числа – у православных, будто как у язычников, только и «красны „пьянством“ и мужик, прося в долг вина, жалобно стонет, что „ему без того нельзя помолиться“», – то при жиде ли или православном кабатчике он все равно понесет в заклад шинкарю какую-нибудь нужную в хозяйстве вещь из тех, что на официальном языке удобно называется «крестьянскими излишками». Еврей и русский кабатчик одинаково примут заклад и возьмут проценты, – еврей несколько меньшие, а православный гораздо побольше.
Только и разницы.
Не лучше ли смотреть в другую сторону, ще можно видеть кое-что наводящее на более плодотворные мысли.
Вот факт: где появляется штунда, или, как ее называют, «непитущая вера», там православный кабатчик сначала делает доносы, а потом бежит оттуда, ибо видит, что ему «тут уже делать нечего». Он нащупывает себе место среди людей более православных, а еврей-шинкарь, которому некуда отбежать от еретиков, бросает шинкарство и приспособляется заняться тем, что указывает ему запрос образующегося нового культа. Среди штундистов еврей часто начинает с того, что подвозит контрабандным путем для новых христиан русские Библии лондонской или венской печати (без апокрифов); или он открывает чайную, или, наконец, строит стодол с поместительною залою для собраний нововеров, любящих читать вместе слово Божие. Вообще еврей сейчас применяется и делает что-нибудь такое, что подходит к изменившимся условиям жизни окружающей его среды.
И да не очернит ложь уста христиан, – еврей сам уже таковую перемену похваляет и сам ей радуется, ибо, повторяем, он по натуре своей как не любит крови, так не любит и пьяных, с которыми ему в шинке беспокойно и небезопасно.
Словом, при первой возможности оставить это ремесло без потери выгод, еврей сейчас же спешит этим воспользоваться и является перед соседом-христианином с таким новым предложением, какого тот спросит. А пока дела в околице стоят так, что для всех всего милее водка, – до тех пор ненарушимо будет исполняться экономический закон: «каков спрос – таково и предложение».
Х
Все нехорошее, что сделает еврей, обыкновенно приписывается его злой натуре или его плохой вере, причем, к великому греху христиан, из них и об одном и о другом редко кто имеет настоящие понятия. Доказательства налицо: большая газета, как «Новое Время», посвятивши еврейскому «врожденному мошенничеству» многие столбцы, наконец в июне месяце 1883 года узнала на всемирной выставке в Амстердаме, что все алмазы и брильянты на 33-х амстердамских промышленных фабриках гранят евреи и что они не только искуснейшие в этом деле люди, но что между ними нет также ни одного вора.
Еврей – и не крадет ни алмаза, ни брильянта, которые так легко спрятать и которые могут выпасть!
Но это в Голландии. Наш русский жид, быть может, иной природы, или инакова природа людей, окружающих жида в Голландии, где ему верят, и в России, где ему беспрестанно мечут в глаза, что он плут и бездельник…
Последнее, кажется, едва ли не вернее. Стоит ославить человека канальею, относиться к нему, как к каналье, и в нем в самом деле явится нечто канальское.
Так у нас и сделали. И факт, что жид живет честным человеком на берегах Амстеля, не в силах изменить мнение тех, кому хочется настаивать, что на берегах Днепра жид может быть только эксплоататором и плутом.
Во время царствования в России императора Николая Павловича в Англии возник спор за евреев, и благородные друзья человечества, не отрицая очевидных фактов нравственного повреждения в нищенствующей и полунищей массе еврейства, признали своим христианским и человеческим долгом помочь этим людям исправиться немедленно же. Было сказано: «начнем это не с завтрашнего дня, а с сегодняшнего». Так, кажется, должен бы сказать и всякий, кто хочет видеть еврея лучшим человеком, чем каков он есть при нынешнем загоне. Что именно предполагалось «начать» в Англии для того, чтобы уничтожить специфические еврейские пороки? Уничтожить все удерживающее евреев в изолированном положении и признать их равными по правам жизни с другими, т. е. уничтожить все особые о них положения, поддерживающие изолированность.
Слово «еврейская изолированность» сделалось тогда таким же модным, как в последние десять лет «еврейская эксплоатация», и пришло в Россию.
Между государственными людьми Англии были умы, в которых робкая осторожность превозмогла инициативу. Эта осторожность внушала страх, что сравненные со всеми другими евреи вредно повлияют на общие нравы, но люди более широкого и дальнозоркого ума указывали на пример Голландии, где жидовское рассеяние и смешение сильнее, чем во всякой другой стране, и между тем жид здесь не только не возобладал над христианским населением, но евреи представляют класс страдальческий («Так это и поныне», – как свидетельствуют отчет «Нового Времени» об амстердамской выставке 14 июня 1883 года). К чести века и к удовольствию добрых просвещенных христиан в Англии, идея человеколюбия и справедливости восторжествовала над традиционными страхами, и худого не вышло. «Еврейская изолированность» исчезла, и жида в Англии теперь даже трудно стало распознать от англичанина, как и от голландца. Произошла гражданская ассимиляция.
В тогдашнее время газеты в России передавали европейские события глухо и невнятно. Достоинства или недостатки капитальных общественных реформ даже на чужбине не встречали в России новых оценок, которые позволяли бы судить о настроении умов в здешнем обществе; но, однако, есть приметы, что тогдашнее русское общество было на стороне уничтожения «изолированности» и, что всего важнее, на этой же стороне был сам император Николай Павлович. Что касается общества, то благосклонность его к евреям мы видим в том, что в городках, смежных с чертою еврейской оседлости, местные обыватели постоянно привечали и укрывали евреев-ремесленников, ибо находили их очень для себя полезными. Местные власти тоже везде им мирволили, ибо и для них, как и для прочих обывателей, евреи представляли значительные удобства.
