Пришел помощник режиссера и спросил, готов ли Петр Никодимыч продолжить и снять ночную сцену прогулки по городу. Педрунчик кивнул.
— Тогда надо переодеться и освежить грим. Рабочие готовят натуру, а «сам» отдыхает. У вас минимум 40 минут.
«Он?» — подумал Педрунчик. — «Не похоже. Он с первого дня рядом, а это наваждение началось совсем недавно и с каждым днем давит всё сильнее. И ведь что странно: люди вокруг меня меняются, а это дурное мироощущение всё время со мной и заставляет сомневаться. Ну какой я Петр Никодимыч? Я — испанец, я — голивудская звезда, я — человек мира, я — никто не слышит? — шпион понарошке, как «они» думают, и я — многоопытный контрразведчик, работающий не за страх, а за совесть. И вот теперь я превращаюсь в шизофреника, который не знает, кого и в чем заподозрить.»
* * *
И приснилось мне чудище о семи ногах и двух языках и было то чудище огромное и доброе. На одном языке оно говорило, на другом — молчало. Две ноги оказались, когда примотрелся, руками, одна — толстым хвостом, который подкладывался под попу, чтобы сидеть было удобнее. На четырех ногах чудище не торопясь передвигалось, на двух — бегало, но это бывало редко. Остальное было нормальное: два глаза, два носа, а не две дырочки в одном носу, рот — один, но из двух половинок. Уши — скорее как у жирафа, чем как у слона. Зато шеи почти нет, как у очень толстого бегемота. Из семи ног четыре делают свою работу на совесть, две передние ноги расположены у самой шеи и могут крутиться во все стороны, зато хвост — вечно чем-то вымазан и требует постоянного присмотра. Подошло это чудище к Лоле и спрашивает на лапландском языке: «А где Пико?» — А Лола удивляется и отвечает на кара-калпакском языке: «А кто это?» — Чудище не удивляется и говорит по-узбекски: «А это тот актеришко, который думает, что может Петра Никодимыча изобразить.» — «А-а-а, — говорит Лола по-испански. — Он только что вернулся от своей Мирки и играет в киноактера, но скоро переключится на контрразведку». Чудище подстелило седьмую ногу, село на неё, почесало первой ногой чуть пониже рта и спросило по-русски: «А на фига?» «Что: на фига?» — тоже по-русски переспросила Лола Шук. А чудище продолжает по-русски: «На фига ты мне об этом говоришь? Это секретная тайна и мне её знать не положено.» Тут Лола перешла на арабский: «Какая же это тайна, если о ней любой Моссад знает?» «Ну уж дудки, — отвечает чудище по-английски. — Не каждый Моссад знает про Мерилин, а это…»
«Действительно,» — подумал я на своем языке и проснулся, очень сердитый и расстроенный: затащили меня в такую запутанную трясину, из которой поди-ка выберись без потерь! А теперь еще издеваются: «Доброе чудище о семи ногах с двумя носами и двумя языками…» Я же не фентези пишу! И не детектив! Я пишу шпионский роман! Иронический, саркастический, патриотический, любовный — какой угодно, но прежде всего — шпионский!
Обиженный на всех и вся, я вышел из дому, сел на велосипед и поехал на озеро. Погода чудесная: безветренно, не жарко, солнышко изредка прячется за редкими облаками. И дышится легко и свободно. Будний день, на озере тихо и безлюдно. Пошел купаться. Наплавался вволю, стою на мелком месте и смотрю на воду. Бегают легкие золотистые гребешки, утки с утятами никуда не торопятся, между ног шныряют серебристые рыбки с два пальца длиной. Подплывают к берегу мужчина и женщина, выходят постепенно из воды и вдруг женщина — а она без купальника — здоровается со мной и поворачивает обратно на глубокое место. Промолчала бы — я бы её не узнал. Но она поздоровалась, я ответил и вспомнил: раньше я её встречал на другом пляже с мужем и детьми. А сейчас она голая и не с мужем, а с незнакомым голым мужчиной. Так на этом пляже почти все купаются голышом. Промолчала бы — я и внимания не обратил бы. А теперь могу черт знает что подумать — это ей так кажется. А мне-то всё равно, только она об этом не знает. И я засмеялся и подумал: «Петр Никодимыч! Пинхас! Педрунчик! Успокойся, кому ты нужен, в мире и без тебя хватает и секретов, и разведчиков. Живи спокойно, играй в свои самые разные игры, люби свою Мирку. А еще лучше — заведите вы с ней маленьких шпиончиков, как твоя мама просит.» И так мне стало хорошо и спокойно, что я сел на лавочку и задремал.
* * *
Случилось невозможное: очень трудный для актера и оператора длинный эпизод ночной прогулки по городу сняли легко и быстро. Сначала режиссер по привычке приказал повторить всю сцену, но через секунду задумался и долго молчал. Потом просмотрел, что получилось, скривился и опять долго молчал (для него долго — это 2–3 минуты). Взял сценарий и простой карандаш — он всегда пользовался старинным деревянным карандашом — что-то зачеркнул, что-то написал, подошел к Петру Никодимычу и сказал: «Ты сам это придумал? Гениально. Следующую сцену подгоним под прогулку… Все свободны! До завтра!»
В этом эпизоде Петр Никодимыч бродит один по чудом сохранившимся улочкам своего детства и пытается, но не может ничего вспомнить. Актер сначала не сумел расслабиться, потом не сумел сконцентрироваться и всё продолжал искать насмешника, который не верит в его способность справиться с этой ролью. Он очень старался, но не мог себя заставить действовать точно по сценарию, хотя сценарий был хороший и роль свою он знал, и оператор был великолепен и старался, как всегда, поменьше исправлять и направлять. А Педрунчик вдруг сам для себя неожиданно останавливался, оборачивался, рыскал глазами по сторонам, открывал рот, как будто пытался что-то сказать, замирал на месте, ничего не узнавая, не видя и не чувствуя того неизвестного, того человека-невидимку, который его преследовал.
9
Я увидел, нет, мне показали красивый, спокойный сон. Никакого действия, только немного подробностей… Оказывается, Вольф гуляет по Мадриду сам по себе, по своим неизвестным авторам этого сна волчьим делам. Оказывается, одинокий волк вовсе не влюблен в красавицу мулатку. Он влюблен в Красоту и считает своим долгом оберегать такое чудо природы, как Мерилин. Он не завидует Педрунчику, он считает, что Педрунчик не достоин Мирки и не понимает, какое это счастье — быть с ней рядом. Вольф даже несколько раз хотел открыться и по-мужски с глазу на глаз поговорить с ним. Но, когда уже решился, вдруг прозрел: так ведь актер просто любит Мелирин, любит именно её, а не её красоту, и «достоин — не достоин» не имеет никакого значения, потому что Мирка любит Пико, а не знаменитого актера.
Вольф восхищался тем, как спокойно мулатка ходит по Мадриду, привычно не замечает, или делает вид, что ничего не замечает. Ну ладно мужчины от мала до велика — это Вольф считал естественным, так должно быть. Разве что слепой или шпион на задании не заметит или заметит, но не обернётся, как это было с Дани. Так ведь и женщины тоже! Только мужчины столбенеют и раскрывают рты, а у женщин — радостная улыбка и глаза вон из орбит. Такой красоте завидовать не надо, завидовать можно тому, что реально достижимо. Как хорошо сказал Бертран Рассел, нищие не завидуют миллионерам — они завидуют другим нищим, которым больше подают.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
