Наконец "вольво" осторожно, как большая черная кошка, двинулась вперед. Я выждал несколько секунд и тронулся следом. Теперь мы ехали очень медленно. Казалось, Мишуран все еще не решил, что предпринять... Набережная была совсем близко, до нее оставалось метров двести, не больше, когда "вольво" вновь рывком увеличила скорость. Теперь время измерялось уже на доли секунды, Мишуран не зря тащился так медленно и не зря сделал этот неожиданный рывок. Если теперь я не успею выскочить на набережную прежде, чем он развернется, таранного удара не избежать... Но, к моему удивлению, "вольво" не стала разворачиваться... Совершенно рефлекторно я до отказа нажал на тормоза, и вовремя. Вслед за "вольво" мы вылетели на набережную. Теперь от обрыва нас отделяла совсем узкая асфальтированная полоска. Как в замедленной киносъемке, я видел, что передние колеса "вольво" уже вращаются в пустоте. Потом корпус машины накренился, и она исчезла в черном провале обрыва. Только теперь до моего сознания дошел весь смысл происшедшего. Нас еще несло вперед. Визжали тормоза. Перед самым обрывом машина остановилась. И лишь после этого мы услышали снизу тяжелый всплеск. Я развернул машину, подведя ее к обрыву. Единственная наша фара выхватывала из темноты порядочный кусок поверхности тяжелой черной воды. По ней бежала только мелкая рябь да клочки белой пены. Больше ничего не было видно.
Мы одновременно выскочили из машины и теперь молча смотрели вниз...
- Может быть, успеем? - спросил Гвельтов. - Если вытащить его из машины и откачать, может быть, успеем?
Я отрицательно покачал головой.
- Здесь глубина метров двадцать. Не донырнуть. Пойди позвони в полицию. Я останусь здесь.
Каждая вещь оставляет в человеке какой-то след. Память изменила Весте, но она надеялась, что вещи помогут ей.
Сверху ящика, на самом виду, валялись мелкие, отжившие свой век предметы, которые ей ничего не говорили. Катушка ниток, высохший флакон из-под духов, настолько старый, что даже запах не сохранился. Сумочка со сломанным замком. И вот наконец на самом дне, подо всем этим хламом, толстая картонная коробка, перевязанная ленточкой. Еще не зная, что там, она почувствовала, как сильно забилось сердце. Она не решилась сразу же открыть коробку. Может быть, ей мешало сознание того, что цена окажется непомерно высокой. Стиснув зубы, она дернула ленту. Узел затянулся намертво, и вдруг рука, словно обладавшая собственной, отдельной от нее памятью, протянулась к левому ящику, достала лежавшие там ножницы и перерезала ленту. Но и после этого она не спешила открывать крышку. Возможно, самым разумным в ее положении было бы обратиться к врачу. Но что, в конце концов, сможет сделать для нее врач? Объяснить то, что она не понимает? Успокоить? Прописать какие-нибудь пустяковые порошки? Разве можно порошком вернуть пропавшие месяцы? Ей придется бороться с этим один на один. Никто ей не поможет. "Меня зовут Веста. Веста. Пока только это. Но будет и все остальное". Она медленно открыла крышку. В коробке лежали открытки, написанные незнакомым почерком. Какой-то чужой человек обращался к ней по имени, поздравлял с праздником, просил о встрече. Его имя ничего не напомнило. Это было не то, совсем не то... Тогда она перевернула коробку. На самом дне притаились старые, пожелтевшие фотографии. Она взяла всю стопку и неторопливо, методично, словно раскладывала пасьянс, начала класть их перед собой. Первое же фото маленькой девички с гимназическим ранцем за плечами вызвало в ней болезненный толчок и такое ощущение, словно невидимый киномеханик запустил наконец проектор. Она бежала в гимназию первый раз в жизни. Было радостно и немного страшно. Дома ждала мама. После уроков она вернется домой и обязательно все ей расскажет. Сознание этого придавало уверенность, делало ее сильнее. Сегодня все было иначе. Веста задумчиво потерла лоб. Образы прошлого, встававшие перед ее глазами, казались неестественно четкими, словно она смотрела на экране телевизора чью-то чужую жизнь. Похороны... Гроб отца, укрытый черной материей. Ей не хватает воздуха, хочется выбежать, крикнуть, но она стоит неподвижно, и ни одной слезинки в глазах.
"Ты почему не плачешь? Твой папа умер. Разве тебе его не жалко?"
Впервые в жизни на ней надето взрослое платье... Это после того, как она сдала вступительные экзамены на курсы переводчиков. Ей не хочется продолжать. Прошлое, спрятанное в картонной коробке, словно бы и не принадлежит ей. Кто и зачем проделал с ней эту страшную штуку... Ведь было же... кому-то это понадобилось... Что именно? Если бы знать... Как они это сделали - кололи наркотики? Зачем?
Стоп, остановила она себя, так нельзя, нужно идти медленно, шаг за шагом. Только так она сможет разбудить память и вернуть ощущение собственной личности. Пока ей оставили лишь имя... Только имя. "Меня зовут Веста". Рука вновь тянется к коробке с фотографиями. Группа девушек у здания общежития... Здесь она жила. Почему в общежитии, почему не дома? Вот еще одно фото. Мама рядом с чужим человеком, властно держащим ее под руку... Вот и ответ... Отчим. Как его звали? И почему она думает о нем в прошедшем времени? Нет, не вспомнить... Вместо его лица перед глазами пляшут какие-то светлячки, и очень хочется пить, по рту все пересохло.
Она встает, идет на кухню и открывает кран. Долго-долго стоит перед ним неподвижно и смотрит, как струя коричневой жижи постепенно превращается в воду. Стакан, второй, третий - ей все мало. Странная ненасытная жадность... Вода притягивает ее. Ей хочется не только пить. Хочется смочить пересохшую кожу, окунуть в воду лицо, волосы. В квартире есть душ... Это было первое, что она вспомнила сама, без подсказки. И почувствовала радость от своего небольшого открытия, вот только не понимала, что ее больше радует - первый самостоятельный шаг или возможность охладить горячую, словно натертую раскаленным песком кожу.
Пройдя в ванную, она разделась нарочито неторопливо, стараясь унять поразившую ее дрожь нетерпения. Кожа на ощупь показалась сухой и горячей. Ощущение было такое, словно она провела рукой по чему-то чужому, не имеющему, к ней ни малейшего отношения. Снова к ней вернулась мысль о наркотиках, и тут же она подумала, что это можно проверить, на коже должны были остаться следы. Но даже это важное соображение не могло сдвинуть ее с места. Больше у нее не было сил сдерживаться, ее тянула к воде какая-то неведомая сила.
Слишком сильный напор водяных струй слегка оглушил ее. Хотя вода оказалась холодной, ей так и не пришло в голову отвернуть другой кран. Она стояла под ледяными струями совершенно неподвижно, закрыв глаза, и только жадно хватала губами водяные брызги, словно все еще не могла напиться. Неестественное, никогда раньше не испытанное наслаждение пронзило каждую клеточку ее тела и буквально парализовало ее. Постепенно и очень медленно к ней возвращалось ощущение собственного тела. При этом она обнаружила новую, неизвестную ей раньше возможность мысленно путешествовать внутри себя. Сознание перемещалось от мышцы к мышце. Она ощутила упругость своих легких, горячий узел солнечного сплетения. Чувствовала толчки теплой крови, разносящей по телу заряд животворной энергии, и легкое покалывание под правой коленкой, где у нее был широкий уродливый шрам, оставшийся от гвоздя, на который она упала в детстве. Вот и еще одно собственное воспоминание. Память начинает просыпаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
