Радость наша от удачной находки улетучилась мгновенно, как столбик сигаретного пепла на ветру. Дега подобрал промасленную тряпицу, завернул в нее пистолет и спрятал сверток под куртку.
– Валим отсюда, – сказал я.
– Куда? – мрачно поинтересовался Дега.
– Ко мне. Ты ж у меня ночевать собрался.
– А я? – жалобно пробасил Губан.
– И ты, куда ж тебя девать…
Глава 2
Буров щурился от дыма зажатой в углу рта сигареты; пристроив руки на баранке руля, глядел через лобовое стекло, как ныряли и ныряли под колеса его фуры дорожные ухабы. Стрелок, назначенный ему конторой в этот рейс, помалкивал справа на сиденье, свесив голову на грудь. То ли спал, то ли нет…
Странный, чего и говорить, тип этот стрелок. Непонятный. Совсем не похож на тех стрелков, с которыми ездил Буров раньше. Худой, длинный, нескладный какой-то. Годков ему уже под полтинник, как и Бурову, а волосы носит длинные, ниже плеч. Лицо морщинистое и темное, а глаза неожиданно светлые, голубые. Одет он… черт знает как одет – джинсы, на коленях продранные, да байковая клетчатая рубаха, да растоптанные кеды. И еще – оружия у него никакого нет. Это при том, что контора своим стрелкам, дальнобоев сопровождающим, стволы выдает в обязательном порядке.
И главное: молчит, паскуда, все время. Сколько раз Буров ни пытался завести с ним разговор, он то пошутит ни к месту, а то просто подмигнет. И молчит себе дальше.
А три дня назад, в первую ночь рейса, этот стрелок Бурова напугал. Заселились в хорошую, проверенную гостиницу, одну из тех, что контора для дальнобоев держит. Поднялись в номер. Как полагается, окна наглухо законопатили, легли. Буров стрелку вежливенько пожелал: «Скорого рассвета», – тот тоже в ответ: «Скорого рассвета», – и засопел. Буров, надеявшийся потрепаться на сон грядущий, завел было разговор. Дескать, раньше-то желали друг другу перед сном доброй ночи, а теперь ни у кого язык не повернется сказать такое. Ночь – какая же она теперь добрая?.. Но длинноволосый не отвечал. Буров поворочался немного и уснул.
И часов около трех проснулся – резко, аж подпрыгнув. Стрелок со своей койки свалился, дрыгается на полу, хрипит… Буров к нему: «Что случилось?» А тот все хрипит и ногтями по полу скребет, помирать собирается. Так еще пару минут побарахтался и затих. Буров грешным делом подумал, что и вправду кончился, болезный. Зажег свечку, чтобы посмотреть. А стрелок приподнимается, рожа белая, потная, мокрые космы лоб облепили. Проговорил с натугой, с мукой в голосе: «Открыли… Еще одну дверь открыли…» А что это за дверь и кто ее открыл и зачем, ничего пояснять не стал. Взобрался на койку свою и отвернулся к стенке…
Ладно еще рейс выдался на редкость спокойным. То есть прямо-таки необыкновенно спокойным. Раз только привязалась на трассе машина, вроде обгонять начала, жать уже к обочине… Поравнялась с фурой – Буров глянул с тоской в салон той машины, – там, само собой, бандосы: кто не с обрезом, тот с арматуриной. И вдруг водила их носом клюнул в баранку и обмяк… Сердце, что ли, у него прихватило или дрянью какой-нибудь обкололся накануне и теперь вырубило его… Машина вильнула с трассы и ушла в кювет.
Буров тогда даже засмеялся в голос от облегчения – повезло! Кинул в рот сигарету и обернулся к стрелку. А тот как ни в чем не бывало сидит себе, дремлет. Словно произошедшее его вовсе не взволновало. Словно он на это и внимания не обратил. А если бы заваруха случилась? Много бы он, волосатик, навоевал своими безоружными тощими ручонками? Стрелков для чего с водилами посылают? Чтобы они груз охраняли, естественно. А этого-то недомерка сам Буров одним пальцем бы из кабины сковырнул. Что уж тут про бандосов говорить…
Ну а после того случая все пошло тихо-мирно. И вот теперь, в самом конце рейса, подъезжая уже с грузом к родному Заволжску, Буров, расслабившийся и уверовавший, что за эти последние два часа ничего дурного с ним не произойдет, решил малость подкрепиться. Чтобы уж с совсем распрекрасным настроением на базу въехать. И свернул к неприметному придорожному шалманчику, у которого никогда раньше не останавливался.
Уже вкатывая во двор шалманчика, понял Буров, что не стоило этого делать, надо было потерпеть пару часов… Во дворе стояли две машины, два забрызганных грязью стареньких японских джипа. И компания, кучковавшаяся у этих джипов, вида оказалась самого нехорошего.
Моментально Бурова хлестнуло мыслью: резко уйти в разворот и дать по газам. Только тут же откуда-то из живота ледяным фонтанчиком вспухла мысль следующая: если он выкинет такой финт, компания сразу попрыгает в свои джипы и устремится в погоню. У них, бандосов, повадки псиные – если кто-то бежит, значит, надо непременно догнать.
Оставалось лишь одно. Припарковаться во дворе и, не выказывая беспокойства, проследовать в шалманчик. Создать то есть видимость, что фура у него пустая, поэтому и бояться ему нечего. Даст бог, поленятся проверить…
И тут стрелок посмотрел на Бурова, усмехнулся и проговорил:
– Да не трясись ты… Пойдем, в самом деле, что ли, закусим.
Как будто прочитал, о чем Буров в тот момент подумал. Хотя тут и любой бы догадался – вряд ли, глядя на побледневшую физиономию Бурова, можно было предположить, что он вдруг принялся размышлять о смысле земного своего существования или, допустим, припоминать подробности встречи с одной из гостиничных «подруг».
Они пошагали в шалманчик. Буров, следуя своему плану, скривил лицо, пытаясь изобразить беззаботную улыбку. А длинноволосый стрелок, проходя мимо настороженно и хищно подобравшихся бандосов, окинул их легким, ничего не выражающим взглядом. Как будто смотрел не на людей, живых и опасных, а на груду неодушевленных предметов. Мебель, скажем, кучей сваленную.
Усевшись за столик (в тесноватом зале шалманчика, кстати, не было ни одного посетителя), Буров преувеличенно спокойным голосом попросил у громилы-шалманщика, безразлично возвышавшегося за стойкой, чего-нибудь на скорую руку.
– Зачем «на скорую»?.. – поднял брови стрелок. – Давай-ка, любезный, нам для начала первое. Что у тебя на первое? Борщ? Сойдет! На второе? Котлет не надо, черт знает, из чего ты их накрутил. И шашлык тоже не надо, факт. А вот яичницу с салом, любезный, пожарь. Мне – из пяти яиц. А тебе? – обратился он к Бурову.
А тому вдруг пришла в голову совершенно неожиданная мысль. «А как его зовут, кстати, этого волосатика? – подумал Буров. – Сколько уж времени вместе, а он мне даже имени своего не сказал… А я почему-то спросить и не догадался…»
– Так сколько?
– Три… из трех яиц, – выдавил из себя Буров, повинуясь настойчивому взгляду безымянного длинноволосого.
– Слышал, любезный? Действуй.
«Любезный», приняв заказ, скрылся на кухне. Тихо хлопнула за ним легкая дверца из обшарпанного фанерного листа.
И тотчас громыхнула дверь другая – входная, металлическая, с глазком на уровне человеческого лица и с бойницей на уровне живота. Вошел один из бандосов – немолодой мужик с изъеденным оспинами лицом, в длинной кожаной куртке, – вошел, огляделся, словно искал кого-то… Взгляд его скользнул по Бурову и стрелку как по пустому месту, не зацепившись. Бандос пожал плечами и вышел.
За стойкой снова появился шалманщик, в руках его был поднос с двумя глубокими тарелками, от которых поднимался пар. Он вознамерился было поставить поднос на стойку, но стрелок позвал его:
– Эй, любезный! Неси все сюда.
«Любезный» удивленно фыркнул, разворачиваясь к стрелку. И Буров увидел, как лицо шалманщика, на котором изначально ясно читалось выражение: «Чё ты сказал?» – вдруг разгладилось, став совершенно пустым. Молча «любезный» составил тарелки на единственный занятый в шалманчике столик. И так же молча удалился за стойку, забрав с собой поднос.
– Яичница! – напомнил ему стрелок.
Шалманщик вздрогнул, словно очнувшись от дремы, и заспешил на кухню.
Стрелок, чинно откушав пару ложек, причмокнул:
– Ничего так… – и поднял глаза на Бурова, который тупо глядел в свою тарелку. – Да ешь, о чем задумался-то?..
А Бурову было совсем не до еды. Во-первых, во дворе стоит фура с грузом. Конечно, дверцы кузова защищают три стальных засова, каждый из которых зафискирован массивным навесным замком… Так все равно же, и самый что ни на есть надежный замок можно вскрыть, если постараться. А во-вторых… вообще непонятно, что происходит.
Вновь бахнула входная дверь. На этот раз бандосов было двое. Давешний, с оспинами на лице, и еще один, невысокий, в добротном пуховике, примечательный тем, что вместо правого уха у него торчали какие-то коротенькие багровые лоскутки. Этот одноухий держался очень уверенно. Войдя последним, он с видимым раздражением толкнул в спину впереди идущего собрата по ремеслу, чтобы тот пошевеливался быстрее. Бандос с оспинами чуть не упал.
