Размолвка идеи и факта сродни самому феномену. Понимание Мира разошлось с Миром. Не в первый раз. В последний ли? В этом все дело.
1976 Из Гамлетовских тетрадей
...Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя
покорителем бесконечности. Если бы только не мои дурные сны!
Ах, этот Гамлет, запутавшийся в обете верности и в своем безродном
космополитизме - выпутаться ли ему, пока не примет всерьез дурные
сны? Те самые, которыми открылась объективная реальность: Мир
тюрьма. Объективная, реальная - лишь для него. Так бывает? Именно
так и бывает. В начале, которое и есть Начало. До поры до времени,
что и есть Время. Глаз бежит, не задерживаясь на титуле: Трагедия о
принце Датском. Но отчего - трагедия? Оттого, что герой обречен?
Потому, что втянул в свою гибель и любимых, и ненавистных, всех,
кто, лучше ли, хуже ли, прожил бы отмеренную ему эльсинорскую
жизнь? Многие годы прошли, как околдовала меня потаенность этого
Текста, побуждая искать отгадку (одну, другую, третью), невольно
примеряя ее ко всему, о чем думал, к судьбам будто совсем несхожим.
Слабого, бессильного Гамлета для меня никогда не существовало. Да и
кому в веке XX он мог бы привидеться таким? Значит - острый ум и
душа-недотрога, восторг и скепсис - с обнаженною шпагой в руках?
Если бы так, откуда непокидающее чувство бездонности, смещения
критериев, сомнение в возможности для человека - только будь он
гений - воплотить этот образ, не утратив постоянно меняющегося
смысла неизменных слов? Давно расстался с принцем, прозревшим
первой же своей репликой. Нет, он вовсе иной - мой Гамлет. Чтобы
пробиться к нему, снял шоры выученного преклонения. Предпочел
изначального Клавдия, короля-сангвиника, короля-миротворца,
устроителя нации. Увидел врага в Призраке - вымогателе кровавой
клятвы. И лишь тогда достучался - уже не к принцу и не к
виттенбергскому любомудру, чемпиону игры в двусмыслие, а к
человеку, у которого собственное - только имя: знак принадлежности
к человечеству, какого нет нигде. К притворяющемуся умалишенным, на
грани истинного помешательства, в преддверии безумия-откровения.
Внешнее действие - антагонист подспудного. Первое устремлено к
развязке, второе же длит и длит пролог. Трагедия противится
хронометражу. Часы? дни? годы? вечность?.. Протагонист раскрывается
бегством от несвоего действия, изменой несвоему слову. Да, именно
так, только так - изменою, бегством. И что же - удались они ему,
бегство это, эта измена? Смотря чем мерить. Если жизнью, то - нет.
Если смертью - да, удались. Сцилла и Харибда трагедии - мысль и
поступок. Гамлет мнимого начала в плену их единства. Дальше
разлом, дальше - загадка совместимости. Мысль обгоняет муками
внутренней речи, доискивающейся собственного предмета и
обнаруживающей с пронзительной силой, что предметом-то и является
поступок. Буквальный, неотложный. Единственный и неизвестный
никому на свете... Какой из замыслов Гамлета отмечен бесспорным
благородством, а какой сомнителен? Любой раздвоен, разорван
изнутри. Так небеса велели, им покарав меня, и мной его. Им,
человеком по имени Полоний. Им, заколотым, покаран! Оправданное
убийство влечет за собой повальное. Небеса - та же неизвестность:
синоним Времени, вышедшего из своего сустава. Это оно, Время,
взваливает на Гамлета ношу, непосильную одному - перевернуть
без-временье в между-временье. Это оно предписывает ему - стать
бичом и слугою небес. Тем и другим вместе, хотя вместе невозможно.
Бич неуемен, а слуга теряет себя. Не только тело, но и дух - Слово.
Дальнейшее - безмолвствие. Странное наследство. Главное наследство.
Гамлету нужна все-таки не добрая молва о нем. Одинокому
противопоказана одинокость. Тем, кто вслед, он оставляет черновик
помысла. Кто ж в преемниках? Всегда открытый вопрос. Всякий раз
открываемый по-другому. Разве не он сейчас? Разве не между-временья
жаждем? Чтобы не жижа под ногами, а хотя бы островок тверди. Чтоб
свободной невнятицей уйти от нынешних словесных руин. ...Дурные сны
мои (моих однолеток, товарищей по судьбе) - и наши
иллюзорно-реальные, сберегаемые нашими мертвецами звездные часы: не
едина ли суть? Не бояться их! Не стыдиться их!
1978 Мы все - заложники мира предкатастроф Из письма американскому историку Стивену Коэну
...Мы уже как будто привыкли жить в Мире предкатастроф. Мы даже приучили себя к мысли, что из каждой, из любой должен быть выход. Должен быть, а стало быть - есть. Ведь всегда налицо та или иная возможность... Нет, вся история учит, если она вообще учит (натаскивает, указывает...): не всегда. Так, может, человек исторический, собравшись с духом и силами, преодолеет былую свою склонность к импровизации, от которой многие триумфы, но и все беды? Вероятнее всего - не преодолеет! Да и если смог, остался ль бы человеком? Такой же мираж, как и не-событийная история, как - раз навсегда осознанная необходимость в качестве свободы...
Повторяем, убеждаем друг друга: нет выхода у современного человека, кроме выбора. Выбор - единственная допустимая свобода в Мире предкатастроф. Но разве ими же не сокращается, не сужается до минимума поле и поприще выбора? Разве ими не диктуется срок: решай, пока еще только предкатастрофа?! Самое очевидное оказывается самым сложным, к чему не готов, перед чем пасует мозг.
То, что выше, - отчасти заметки на полях Вашей статьи (давнишней - 77-го, но очень своевременной, еще более уместной сегодня). И не то чтобы спорю с Вами, и не то чтобы соглашаюсь. Скорее: заостряю то, что Вы сглаживаете. Ставлю вопросы там, где у Вас ответы.
Две цитаты из Вас. Первая (о диссидентах): Мы должны помнить, что в политической истории бывает так (хотя в истории России и не столь часто), что ересь гонимого сегодня становится мудростью завтрашнего реформатора. И вторая (о близоруких, склонных привязать американскую политику к специфическим событиям или к выдающимся диссидентам в СССР): Они близорукие - втягивают нас, американцев, в такие сложности, в такую путаницу, которая не поддается контролю, в такие морально неоднозначные ситуации, которые мы не в силах разрешить.
Я не собираюсь сталкивать - лоб в лоб - эти Ваши соображения и тем паче ловить Вас на несовпадениях. Я предлагаю лишь поразмыслить: откуда они, несовпадения? Субъективные, Ваши, или объективные - общие, всеобщие?
Предлагаю Вам обсудить следующую модель. В силу сложной цепи исторических событий и обстоятельств, которые мы оставляем сейчас вне рассмотрения, в некоей стране, в некоем социуме совместились могущество (реальное!) и груз неразрешенных проблем. Проблем, в отношении которых трудно, если вообще возможно, утверждать: они разрешимы. Не исключено, что не разрешимы при данных условиях и обстоятельствах. Не исключено, что не разрешимы посредством всех наличествующих в Мире рецептов, опытов, прецедентов. Не исключено, что как раз это более всего другого и делает данную страну (в нынешних условиях) самой потенциально альтернативной.
Судьбы Мира оказываются накрепко связанными здесь - и чем? Не просто сочетанием силы и слабости, что само по себе опасно и способно порождать опасные отсрочки и соблазны, но еще и сочетанием того и другого с альтернативностью, не находящей себя: свою суть и свой статус. Из всех проблем здесь самая трудная и наименее доступная - выбор. Приступ к выбору. Потребность в нем. Доступность его. Возможность его осуществления способами и средствами, исключающими нелокализуемую катастрофу.
Не ради осторожности я не называю своим именем страну. Модель - не этикетка. Это гипотеза. Такой нашу ситуацию вижу я (то, что выше, предельно сжатый тезис), не исключая других подходов и гипотез, если только они гипотезы, а не вывернутые наизнанку вчерашние прописи и самодовольный оптимизм, выдающий минимально желаемое за единственную действительность. Вера в аппаратный прогресс, которой Вы явно отдаете дань, - это, на мой взгляд, даже не увлечение, не инерция вчерашней возможности (особый вопрос: была ли она вчера?), это самообман, быстро перерастающий и уже переросший в обман. Даже в банальный.
Вопрос, таким образом, состоит в следующем: если не это, то что? Что - в качестве способа, делающего достижимым выбор и недостижимой насильственную перетасовку? Ответ - Ваш: ересь сегодня гонимого может стать мудростью завтрашнего реформатора. Прекрасно! Но из этой посылки следует по крайней мере два вывода: чтобы стать такой мудростью, ересь должна быть действительно ересью, а не подделкой под нее, и для этого нужно также, чтобы завтра появился реформатор, то есть человек, способный не на паллиативы, а на преобразования, объем и характер которых - открытый вопрос. Итак, снова альтернативность, притом с двух сторон. От альтернативной ереси к альтернативному реформатору!
