— Матерый, слышь, а точно он тебя сдать хотел!
— Х-хэ… Меня! Думаешь, только свое дело откупаю? И тебя за дурика держу?
— Да нет, я верю…
— Ну, спасибо! Кто «Волги» ваши угнанные через него сплавлял? Я! А молчать бы ему не позволили — хищение в особо крупных… Дальше — дело техники. Через моих знакомых — на тебя, рецидивиста. А у «Волг» этих ты крутился, докажут. Вот тебе и тормоз на долгие лета! С гидравлическим усилением!
— Профилактика, выходит?
— Выходит.
— А если боком выйдет? Вышак?
— А разница какая? В зоне не жизнь, сам знаешь.
— Ну нет, Матерый, лучше уж в зоне…
— Да ты вон на покойничка посмотри… Тихий, смирный, никаких головных болей — все за чертой… Ботинок присыпь, ты чего, слепнуть начал?
— Знаю! Помолчи, будь другом, понял? Вырвет сейчас…
— Я те вырву! Вещественные доказательства не оставлять!
— Да заглохни же ты! — раздалось сквозь стон.
ХОЗЯИН
Старинные часы в узорчатом саркофаге футляра долго и настойчиво гудели томными ударами: полдень. Обычное утро, пустая квартира. Жена давно на работе, дочь скоро придет из школы. Прозрачный алый шелк штор, свет, застывшими полосами пробивающийся в спальню, и мягкий ковер, где, царапая ворс, потягивался, покачивая хвостом, ангорский кот.
Ярославцев встал, кривясь от надсадной боли в затылке и растопыренной пятерней массируя макушку.
«Спиваюсь, — подумалось обреченно и равнодушно. — Надо кончать… Каждый день… Каждый день ведь, скотина!»
Умылся, прошел на кухню. Есть не хотелось. Выпил, давясь, бутылку холодной пепси; закурил. На балконе стыли два ящика немецкого пива, перехваченные вчера в одном «курируемом» ресторанчике, в холодильнике была хорошая рыбешка, трехлитровая банка икры, и так хотелось плюнуть на все и пропьянствовать этот непогожий весенний денек, но идти на поводу у легкомысленных желаний он себе не позволял никогда. Его ждала работа, а работу он ставил превыше недомоганий или же приятных минут. Работа была сутью и смыслом. Всегда.
Мог ли он предположить, что когда-нибудь станет вкладывать в понятие «работа» то, что никак не вяжется с понятиями, ей сопутствующими: «зарплата», «трудовой коллектив», «общественные обязанности»… Впрочем, официальный статус у него имеется: консультант министерства, а точнее, министерств. И зарплата есть, причем одна — с учтенным подоходным налогом, другие же, получаемые в конвертиках в высоких кабинетах, — за труд незаменимого консультанта. И существует, наконец, заработок, перед которым меркнут все эти зарплаты, но цена заработку — адский труд, нервы, здоровье и, вероятно, голова, как он понимает сейчас.
Потянулся за второй сигаретой, но в пачке осталась лишь упаковочная фольга… Все. Кончился «Парламент», классное курево. Надо заглянуть в интуристовский бар, не зря пристроил там человечков.
Вставил телефонный штепсель в розетку. День сегодня выдавался сравнительно легкий, половина вопросов решалась по проводам.
— Милочка? Это Ярославцев. Звонили, никто не отвечал? Естественно, с шести утра как на ногах… Во именно… потому, Милочка, и вечно бодр. Наш грозный шеф, надеюсь, на месте?
Грозный шеф снял трубку незамедлительно.
— Ты не присутствовал на утреннем совещании, — в голосе его звучало трудно скрываемое раздражение, — а зря! Я же тебя просил, обсуждались планы…
— Не зря, — оборвал он. — И не кипятись. Если я буду участвовать в твоих совещаниях, дело встанет. А если встанет дело… В общем, присылай машину. Документы подписаны, стройматериалы будут сегодня же у заказчика.
— Володечка… — резко переменился тон. — Володечка… Когда успел?
— Успел. Вчера, в двадцать пятом часу. Но это — не за просто так…
— Да? — настороженно спросил голос.
— В твоем подчинении имеется один интересный учебный полигон. Грошев там директор, так? Ну, вот. У Грошева этого на пятом складе пять лет законсервированный дизель.
— Откуда я знаю, чего есть у какого-то там…
— Очень плохо, что не знаешь. Прояви, кстати осведомленность, повысь тем самым авторитет среди подчиненных. Это тебе еще и презент, от меня… в смысле моральной поддержки штанов. Далее. Заявится сегодня к вашей милости человечек от наших благодетелей со стройматериалами. Потоми его в прихожей, сколько положено согласно рангу, потом подпиши ему бумажку. Там, в бумажке, — просьба о передаче дизеля, гарантия об оплате через банк, полный набор формальностей. Заодно избавишь своего Грошева от барахла, а народному хозяйству — польза.
— Но вдруг…
— «Вдруг» с дизелем не наступало пять лет. Но пусть «вдруг». Новый дизель тогда за мной. Без задержек и безо всяких вспомогательных потуг с твоей стороны.
— Идет. А как с бензином на этот квартал?
— Завтра после обеда к тебе пожалует человек. Его в прихожей не томи.
— Понял.
— У меня все.
— Когда будешь?
— Когда будет нужда. У тебя или у меня. Сослуживцам, кстати, привет!
— Бездельники эти сослуживцы, Володя.
— Все равно привет.
Он положил трубку. Еще два-три таких звонка, и кажется, свою непосредственную работу на общество он на сегодня завершил… Вернее, обязательную работу. Внезапно задался вопросом: а когда ты работал только на себя, на собственные нужды, ради наживы, наконец?
Он отогнал от себя праздные и одновременно тягостные мысли. Оделся и вышел на улицу.
«Жигуленок» был покрыт рябью смерзшейся грязи. Салон в пыли, черный лед в резиновом корытце под ногами… Помыть бы машину, да все недосуг заехать на мойку.
Вспомнил, как покупал когда-то первую… Сколько радости, благоговения… А перед чем? Перед куском железа… А с трудом выбитый гараж? Зачем? Тащиться каждое утро за два километра к кооперативу? Удобство, ничего не скажешь. А запчастей дурацкая коллекция? Существует, по минимуму, пять станций обслуживания, где очереди для тебя нет. При всем том — ты не банщик, не стоматолог, не популярный певец, не работник исполкома, а просто человек, от которого работа станции непосредственно зависит. Об этом, пусть в разной степени, но осведомлены и начальство сервиса, и чумазый механик, и дама в складском окошечке, и мастер цеха. Ну, а когда машина начнет капризничать не в меру часто, надо продать ее, а самому приобрести железяку новую — благо есть множество организаций, готовых оказать ему услугу в очереди на машину, как доблестному ударнику…
— Ваши документы! Вы проехали на красный свет…
Не торопясь, он подал капитану через слегка приспущенное стекло документы.
Зуб компостера впился в талон.
Ничего, капитан, коли, этих талонов некто Прогонов отпечатает еще не один десяток, два запасных лежат в кармашке дверцы, но тебе, капитан, сие неведомо, так что ублажи самолюбие.
— Можете продолжать движение… Машину, кстати, пора помыть!
— Благодарю за совет, постовой!
ИЗ ЖИЗНИ ВЛАДИМИРА ЯРОСЛАВЦЕВА
Внезапно потеплело, асфальт стал влажен и черен, мелкой грязью пылили грузовики, серая магистраль, заполненная машинами, жила какой-то угрюмой, механической жизнью, и Ярославцев, продираясь в этом тумане промозглого дня, вспоминал будни иные, прошедшие. Вспоминал, как просыпался по звонку будильника, как дорог и сладок был растревоженный этим заливистым трезвоном сон. Однако расставался со сном не усилием воли, не властным приказом самому себе: «надо!» — надо тянуть лямку, надо не опоздать, надо не получить выволочки. Нет, его поднимало другое — желание труда, желание видеть людей, разделяющих с ним этот труд — порой нудный, изматывающий, но всегда необходимый. Необходимый ему куда больше, чем сон и отдых. Может, от родителей все шло, от воспитания. Рос он в рабочей семье, где безделья не принимали органически. Все свободное время мать посвящала уборке, починке одежды, а отец вечно что-то мастерил по дому или отправлялся подработать на стороне: то замок в дверь вставить какому-нибудь неумехе, то разбитое стекло, то прокладки сменить в худом кране… И он, мальчишка, тоже всегда был при деле: помогал отцу, матери, видел, как трудно достается хлеб…
Он всегда был серьезен, деловит, прилежен и сдержанно-дружелюбен со всеми — со сверстниками, родственниками, учителями. Всегда и всем помогал по делу, помощью своей не спекулируя, не кичась. Бескорыстно. И, может, поэтому, хоть и сторонился шумных компаний, единогласно был избран одноклассниками в комсорги.
В райкоме комсомола его заметили сразу, после окончания школы пригласили на работу: затем экономический факультет университета, куда поступил на вечернее отделение: перевод в горком — там он познакомился с Вероникой. Первое приглашение ее в театр, ее рука в его руке, темный зал, актеры на светлой сцене, но он видел только ее, профиль Вероники, и ощущал со сладкой тревогой в сердце нежное, покорное тепло ее ладони…
