страстей. Никаких проклятий, судов общественности, шантажа и киллеров. Геометрия немецкой жизни логична и рациональна. Её уклад куда более цивилизован, чем российский, однако напрочь лишён романтики, чувственности, любовного парения. Создаётся впечатление, что будущие супруги не судьбу связывают с любимым человеком, а устраиваются на работу партнёром женского или мужского пола, заранее страхуясь друг от друга, спасая своё имущество, под расписку знакомя с правилами совместного проживания. Как после этого можно ожидать доверия, любви, духовного взаимопроникновения? Ничего, кроме делового партнёрства. Предложи мне любимый человек подобный контракт на родине, вопрос о возможности нашего брака навсегда был бы снят с повестки дня. Но о любви в нашем с Петером случае речь не идёт, это во-первых. Во-вторых, меня в самом деле не интересует его имущество. А в-третьих, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Потому расстраиваться, вроде как, не из-за чего. И всё-таки на душе было мерзко. Будто туда коты нагадили.
Видя моё состояние, Петер стал изо всех сил подлизываться. Он долго объяснял мне, что контракт этот мне нужен куда больше, чем ему. Что благодаря его наличию, мы защитили свои капиталы от посягательств третьих лиц, то бишь его бывшей жены Сабины и трёх его замечательных детишек, коим он платит куда меньшую сумму, чем положено. И что теперь, когда у нас с ним зафиксирована раздельность имущества, его ушлая супруга не сможет претендовать на увеличение суммы алиментов, ибо фирма, которую он намерен организовать, будет оформлена на моё имя. Я рассеянно смотрела в окно и молчала, раздумывая над тем, хватит ли у меня сил и терпения на спокойное восприятие всех бзиков будущего супруга. Ведь чтобы продержаться с ним несколько лет на одной подводной лодке с задраенными люками, нужно если не уважать, то хотя бы не презирать друг друга. В моей ситуации требовался сильнейший аутотренинг и самогипноз, ибо никогда ранее мужчины, подобные Петеру, не прорывались в мой ближний круг. Подобные типы отфильтровывались ещё на дальних подступах, а потому у них не возникало идеи баллотироваться в мужья. Здесь же я не являюсь хозяйкой положения. Кушать приходится то, что подали. Искать другого мужа нет времени: через полгода Светке исполнится восемнадцать, и въезд в Германию ей будет запрещён. О том, чтобы уехать без неё, не могло быть и речи. Именно бесперспективность будущего дочери и подвигла меня на решение покинуть отчизну.
Оставалось выработать определённую философскую концепцию, которая помогла бы мне продержаться и не потерять при этом самоуважения. Нужно было научиться «экранироваться», выключаться в моменты накала обстановки. Одни советуют в таких случаях читать про себя мантры, другие – молиться, третьи – считать до двадцати. Я же мысленно декламирую поэму Дмитрия Кедрина «Зодчие». Уже на трети текста я начинаю успокаиваться, а на половине вспышка гнева потухает совсем. Вот и сейчас: повторила в уме знакомые с юности строки, и моё самообладание вернулось восвояси. Во время моей «отключки» Петер не замолкал, рисуя радужные перспективы нашего брака и обещая мне небо в алмазах, осколочком которых должно было стать наше свадебное путешествие в Париж. В заключение же сообщил, что очень меня любит, в подтверждение чего пригласил в кафе на мороженое. Поскольку это было нашим единственным культурным мероприятием, назвать моё путешествие в Германию интересным было сложно.
4
Спустя четыре месяца Петер прибыл на Украину жениться. Расписывались тихо и скромно, не возбуждая общественного резонанса. Во-первых, хвастаться было некем. Во-вторых, кто знает, не вернусь ли я на родину досрочно, на радость злопыхателям. В-третьих, демонстрировать окружающим жмотство своего супруга было просто неудобно. А в-четвертых, Петер настаивал на том, что праздновать по-настоящему мы будем в Германии. Свадебного подарка я, разумеется, не получила. По-видимому, его роль было призвано сыграть обручальное кольцо из жуткого жёлтого металла, который немцы на полном серьёзе называют золотом. Сразу после росписи сия «семейная реликвия» была заныкана куда подальше, и на мой безымянный палец вернулась обручалка от предыдущего брака. Посидев пару часов со свидетелями нашей семейной радости в ресторане, мы отправились готовиться к отъезду. К этому моменту конура моя уже была продана, вещи раздарены, со всех работ я уволилась – все мосты были сожжены, и я широкой поступью помаршировала в светлое капиталистическое будущее.
По прибытии на вожделенную немецкую землю выяснилось, что праздновать свадьбу мы не будем совсем. К чему эти условности? Друзей у Петера, оказывается, нет, а с родственниками он давно не поддерживает никаких отношений. Выпили бутылку шампанского за обедом, ещё раз поздравили друг друга с законным браком. Светка собралась было рявкнуть «Горько!», но передумала, решив, что это смутит нашего «строгого католика».
После «свадебного пира» мы отправились в банк, чтобы открыть для меня счёт и положить на него деньги за проданную на Украине конуру. Я уже было порадовалась первой своей экономической акции, как вдруг выяснилось, что моя банковская карточка будет находиться у супруга, имеющего доступ к моему счёту.
– А почему, собственно? – поинтересовалась я, памятуя содержание нашего брачного контракта. – Эти деньги заморожены, – ответил Петер металлическим голосом. – Если вам не понравится в Германии, вы снимете их и купите на родине другую квартиру.
Я пожала плечами, пытаясь не акцентировать внимания на прозвучавшей из уст супруга косвенной угрозе, в переводе на доступный язык означавшей: «Если пойдёшь против моей воли, отправлю восвояси с ближайшей подводой». Таким образом, начался первый этап моей семейной жизни, условно названный мной «Мирное сосуществование двух государств с различным общественным строем».
Первым делом я поинтересовалась, как скоро мы купим мебель, ибо то, что загромождало трёхкомнатную квартиру мужа, иначе как дровами назвать было нельзя: продавленная двуспальная кровать, на которой, подозреваю, отдало Богу душу несколько генераций славного рода Хаусманов, платяной шкаф без дверец, приобретённый, по-видимому, ещё во времена правления Отто фон Бисмарка, телевизор из первого поколения цветных, облупленный кухонный гарнитурчик, каких и на Украине уже не сыскать. Штор на окнах нет. Ни одной приличной вещи, кроме огромного, с меня ростом, симпатичного кактуса в горшке, я в доме не обнаружила. Хижина моего чернокожего друга по переписке просто спряталась.
– Чем тебе не нравится моя мебель? – удивился муж.
– Ну, хотя бы тем, что её нет вообще, – возмутилась я. – Светка спит на раскладушке, одежда висит на спинках стульев, посуда валяется на подоконниках. В гостиной нет даже кресла, зайдёт кто – посадить некуда.
– А ко мне никто не заходит.
Вопрос о приличной обстановке кубарем скатился с повестки дня. Попутно выяснилось, что квартира Петеру не принадлежит, он её арендует. «Фордик», ноутбук, телефон и факс-аппарат являются собственностью кондитерской фирмы, на которой мой благоверный трудится коммивояжёром, распространяя по
