Кроме наказа о митрополите гетман просил, чтоб станицы донских козаков не всегда пропускать в Москву, но отправлять их в Курск. На это Неплюев должен был ему сказать: донским козакам дела свои надобно доносить в Москве в государственном Посольском приказе, да и потому донским козакам на Курск ездить непристойно, чтоб Украйны козаки совершенно не знали и ни с кем бы согласия и советов не имели; гетману самому известно, что донские козаки – люди непостоянные и многие от них противные поступки являются. Наконец, Неплюев должен был объявить гетману, что великие государи жалуют ему в потомственное владение 52 крестьянских двора в Пронском уезде и в дар для потехи морского медведя.
Гетман отвечал, что он отправил в Киев присутствовать на митрополичьем избрании войскового есаула Ивана Мазепу и четверых полковников, что духовенство не будет противиться подчинению митрополита киевского московскому патриарху; но он, гетман, со всем войском и народом малороссийским бьет челом великим государям, чтоб они послали поскорее грамоту к патриарху констатинопольскому, иначе тот может предать гетмана и лиц, бывших на избрании, и митрополита проклятию: «Известно, что греческие духовные власти по малой вине склонны бывают к недаче благословения». Да и потому нужно поскорее послать, что из польских областей будут побуждать константинопольского патриарха к выдаче неблагословения. Гетман при этом случае прислал копии с грамоты константинопольского патриарха Парфения, соизволявшего, чтоб московский патриарх посвятил в Киев митрополита. Гетман писал, что монаршеская благость утешила его в плаче глубоком: в марте умерла дочь его, боярыня Шереметева, которой мужу он успел наконец доставить киевское воеводство, а в июне умер старший сын, Семен, полковник стародубский: «Сын любимый, первородный, надежда старости», – как писал старик. Царский посол Неплюев, «будучи здравого разума и рассуждения, увещательными словами в то время горькой печали» много помог гетману и ездил с ним за 30 верст от Батурина в Макошинский монастырь, где старик прощался с сыном, которого тело везли в Киев на погребение.
Самойлович писал Голицыну, что, отправляя в Киев Мазепу с товарищами, он дал им наказ ни под каким видом не объявлять, кого желает гетман в митрополиты, а только прислушиваться, к кому будет духовенство желательно и кого изберут – этого избрания не разорять. Но и без внушений Мазепы было известно, что гетман желает видеть митрополитом Гедеона Четвертинского, а не Лазаря Барановича, с которым у него были нелады. Лазарь сам не поехал в Киев на митрополичьи выборы и не послал никого из знатного духовенства своей епархии. Это обстоятельство сначала сильно мешало выборам; мешало и новое условие, при котором совершались выборы, – переход от константинопольского патриарха к московскому, так что многие «обретались, аки в растерзании ума», по словам Самойловича; наконец, избирателей смущали слухи из Белгородской епархии, рассказывали, что там митрополичьи чиновники сильно угнетают белое духовенство поборами, бьют священников на правеже, наказывают телесно, вводятся новые московские обычаи, велят при крещении окунать, а не обливать, отчего непривыкшие попы много младенцев потопили. Несмотря на эти помешки, дело сладилось, и 8 июля 1685 года был избран единогласно Гедеон, князь Святополк-Четвертинский. Уведомляя об этом счастливом событии царей, гетман просил, чтоб: 1) все древние права и вольности малороссийского духовенства оставались неприкосновенными; 2) чтоб киевская митрополия считалась первою между русскими митрополиями; 3) уговорить константинопольского патриарха, чтоб уступил права свои на киевскую митрополию патриарху московскому; 4) за киевским митрополитом оставить звание экзарха константинопольского патриаршества, чтоб православные епископы в польских владениях не избрали особого митрополита с титулом экзарха, что может заставить весь народ приклониться к этому новому митрополиту; 5) чтоб московский патриарх поставлял и благословлял митрополита киевского, но в суды его не вступался, как не вступался в них и патриарх константинопольский; 6) чтоб киевский митрополит носил митру со стоячим крестом и чтоб в его епархии перед ним носили крест; 7) чтоб в Киево-Печерской лавре печатались книги по-прежнему, а в монастыре Братском преподавались свободные науки на языках латинском и греческом; 8) все обычаи и отношения духовных властей к митрополиту оставить по старине; по смерти митрополита избрание его преемника должно быть вольное. В Москве согласились на все эти пункты, кроме одного, чтоб киевский митрополит носил титул экзарха константинопольского патриарха, ибо здесь заключалась явная несообразность: киевский митрополит будет подчинен одному патриарху и в то же время будет называться наместником другого! Осенью того же года новоизбранный митрополит приехал в Москву и был 8 ноября посвящен патриархом Иоакимом.
Дело было кончено, но для многих оно могло казаться неконченным; таким казалось оно и гетману Самойловичу, который боялся, что константинопольский патриарх проклянет его и всех малороссиян за отпадение от его ведомства, и не переставал упрашивать царей, чтоб они выхлопотали в Константинополе позволение киевскому митрополиту перейти в ведомство московского патриарха. Еще в конце 1684 года грек Захарий Софир был послан за этим в Константинополь к патриарху Иакову; но патриарх отвечал, что теперь у них смутное время, ничего нельзя сделать; визирь при смерти, и неизвестно, кто будет на его месте. Болезнь великого визиря, разумеется, не могла остановить дела воссоединения русской церкви, и, когда уже Гедеон был посвящен в Москве, в конце 1685 года отправились в Турцию подьячий Никита Алексеев и гетманский посланец Лисица – к султану с жалобою на перезыв людей с восточной стороны Днепра на западную, к патриарху по делу о киевской митрополии. В Адрианополе, где находился тогда султан, явился к Алексееву грек Юрий Мецевит и объявил: «Когда был у патриарха грек Софир с грамотою великих государей о киевской митрополии, то я говорил святейшему, чтоб послал отпустительную грамоту о переходе киевской митрополии к московскому патриарху. Патриарх мне отвечал: без совета с другими патриархами и без созвания своей епархии митрополитов не могу этого сделать, боюсь визиря; если стану собирать митрополитов и узнает об этом визирь и спросит, в чем дело, то мне как ему не объявить? А если мне одному решить это дело, то мое отпущение не будет иметь никакой силы; да и визирь, если об этом узнает, велит мне голову отсечь, и я без визирского указа за это дело не примусь. Я, – продолжал Юрий, – писал об этом к князю Вас. Вас. Голицыну, и если у тебя есть указ царский, то домогайся у визиря, чтоб он приказал патриарху начинать дело».
– «Это дело можно патриарху сделать и без визирского указа, – отвечал Алексеев, – визирю об этом деле вовсе не нужно знать, и запрещения патриарху от визиря никакого за это не будет».
– «Нет, – возражал Юрий, – никак нельзя: надо созвать митрополитов, а из этих митрополитов одни патриарху друзья, а другие недруги, и если патриарх сделает дело без визирского указа и какой-нибудь митрополит донесет, что патриарх списывался с Москвою, то патриарха сейчас казнят».
Алексеев начал хлопотать, как бы повидаться в Адрианополе с иерусалимским патриархом Досифеем; но тот велел сказать ему, что прежде свидания с великим визирем этого сделать нельзя. Алексеев был у визиря и потом отправился к патриарху. Досифей начал прямо с того, что не будет советовать константинопольскому патриарху отказываться от киевской митрополии в пользу патриарха московского, потому что подобные поступки запрещены в правилах св. отец. «Мы не дадим своего благословения: прежде митрополиты киевские приезжали для поставления в Царь-град, и теперь бы изволили великие государи писать к нам о поставлении в Киев митрополита, и мы бы дали благословение, что вольно поставить его московскому патриарху, а не вечно быть той епархии за ним. А то прислали просить благословения, когда уж поставили! Это восточной церкви разделение. Я советоваться об этом с константинопольским патриархом не буду и отпустительного благословения, конечно, не дам».
Досифею отвечал Лисица резко: «Гетман, все Войско Запорожское и народ малороссийский в подданстве у великих государей; гетман желает, чтоб и духовный чин был весь под благословением московского патриарха, да как уже то сделано, тому так и быть». Алексеев уговаривал Досифея тихо и ласково, представлял, что малороссиянам нельзя сноситься с константинопольским патриархом по дальности пути, за бусурманским гонением, за военными случаями, обещал государево жалованье. Досифей отвечал: «Я в это дело вступаться не буду, как хочет константинопольский патриарх, а я и за большую казну такого дела не сделал бы, да константинопольскому патриарху нельзя сделать без визирского указа».
