Грин мгновенно вспотел, лихорадочно вспоминая марки советских автомобилей, и с громадным облегчением выдохнул. «Каблук» — разговорное название легкового фургона «Иж-2715».
— Машина новая? — деловито спросил он.
— Новая, но неухоженная. Устроитесь если, покажете себя с хорошей стороны — пересядете на машину получше.
— Справедливо, — согласился Саймон. — Оформляйте!
Час спустя распаренный водитель Зеленов покинул контору продснаба, торопясь в общежитие.
Надо было успеть застать комендантшу, чтоб та выдала постельное белье. Иначе заночуешь на голом матрасе, а завтра рано вставать…
Инфильтрация начиналась успешно.
Среда, 4 февраля. После уроков.
Первомайск, улица Карла Либкнехта
Чего-то я сегодня устал. Школа меня не напрягала особо, на уроках отдыхал больше. А вот в Центре пришлось поднапрячься. Как засел статью править, так и встал из-за стола лишь под вечер. Все страницы красным исчеркал, придется теперь начисто перепечатывать. Разумеется, не в гараже — куплю шоколадку Сашеньке, секретарше Николая Алексеевича. У нее там отличная пишмашинка, швейцарская, с мягким ходом…
Прогибая спину, я выбрался к окну. Зимний вечер.
Темнеет рано, хоть сутки и прирастают светом. Домами и улицами пока не завладела ночная чернота — город окутался сплошной лиловой тенью, размывавшей знакомые черты. На перепаде дня и ночи всё, ставшее привычным и обыденным, чудится таинственным, даже нездешним.
Двухэтажка, замыкавшая «военный двор», вся просвечена уютными желтыми окнами. Ага! Вот и Наташка включила свет — розовые шторки придали ему гламурный оттенок. Я прищурился — вроде бы мелькнул нечеткий силуэт… И усмехнулся — ревную будто. Вот и высматриваю, не засветится ли чей-то брутальный профиль.
Тут моих ушей достиг дружный смех, и я пошел на звук. Не стоит ожидать депрессии, когда тебе семнадцать. Особенно, если душе пора на пенсию. Дождешься…
Покинув кабинет, прислушался. Хохот рвался из мастерской. Сбежав по лестнице, я толкнул тяжелую дверь и очутился в царстве Ромуальдыча. Вечером сюда вся молодежь сбредается. Так уж повелось.
Сперва мы по делу собирались. Все ж таки, Вайткус официально — директор. Устраивали планерки, делились мнениями, спорили. А Ромуальдыч, обожавший юное шумство, и чаю заварит, и килограмм конфет на верстак вывалит. Не поддержать такую «славную трудовую традицию»? Как можно!
— Мишечка явился! — заулыбались девчонки, оккупировавшие диван. — Приветики!
— А в щечку чмокнуть? — сказал я бархатным голосом.
— Чё это? — тут же встрял Изя. — Перебьешься как-нибудь!
— Чё это? — передразнила его Светланка. — Мы потом, Мишенька!
— По очереди! — хихикнула Маша. — По очереди!
Рита молча улыбалась мне, но смотрела так, что обещания близняшек представлялись детскими.
— Миша! — Арсений Ромуальдович вырвал меня из девичьего плена. — Тут ребята идею подкинули…
— Я подкинул! — похвастался Динавицер.
— Вообще-то, мы, мон шер, — поправил его Зенков. Он вместе с неразлучным Дюхой восседал на верстаке и болтал ногами. — Может, нам автопробег организовать?
— Первомайск — Москва! — воскликнул Изя.
— Надо обязательно с идеологической нагрузкой! — вскочил Саня Заседателев. — Комсомольский автопробег «Навстречу XXV съезду КПСС»! Тогда нас обязательно в райкоме поддержат, да и от уроков точно освободят. На всю неделю!
— Смотри! — Женька спрыгнул с верстака, и подошел к большой карте СССР, висевшей на перегородке, из-за которой слегка поддувало — большой гараж отапливался всего парой батарей. — Двинемся через Умань до Киева, там переночуем…
— Рано ночевку устраивать, — не согласился Жуков. — Давайте лучше до Сейма дорулим, а там в пионерлагерь свернем! Гошка говорит… Гош!
— А? — взлохмаченный Кирш выглянул из гаража. — Чего тебе?
— Сильно занят?
— Мы тут резину набиваем на ворота, — степенно ответил Гоша, — дует сильно. А чё?
— А у тебя там, правда, сторож знакомый? Ну, помнишь, ты говорил? В лагере том, на Сейме!
До Кирша дошло не сразу.
— А-а! — завел он. — Ну, да. Дядь Сеня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Всё, — отпустил его Изя, — свободен.
Гоша фыркнул, и захлопнул дверь.
— Ладно, мон шер, — согласился Зенков, — подышим свежим воздухом. М-м… Потом переход до Брянска, а оттуда — до Калуги. Можно и сразу в Москву, но в дороге устанем. Ни поесть, ни умыться. Лучше с утра выехать, и… куда-нибудь в столицу.
— На массовое поле можно, — прикинул я, — в парке Горького.
— Так ты согласен?
Мне удалось найти вариант «и нашим, и вашим».
— В принципе, да, но… Чего-то не хватает. Одной идеологической нагрузки маловато будет. Надо что-то свое… Ладно, подумаем.
Тут из гаража донесся громкий говор, смех, и двери распахнулись. Улыбчивый Гоша с жирным мазком мазута на щеке объявил:
— У нас гости!
В двери спиной просеменила Тимоша, и стало ясно, что она помогает затаскивать санки. Нет, не детские… Розовая с холода Альбина затолкала в мастерскую креслице с приделанными обрезками лыж. На санках, укутанный теплым одеялом, восседал робкий старичок, улыбаясь смущенно и неуверенно.
— Ой, здрасте! — зазвенела Ефимова. — А это мой дед Егор! Мы катались, хотели уже домой идти, а потом смотрим — у вас тут свет везде!
— Сейчас мы вам чайку горяченького! — подмигнул Ромуальдыч.
— Чаек — это хорошо! — покивал дед Егор. — Да, Альбинка?
— Ой, конечно! Не замерз, деда?
— Да ну!
Я смотрел на старика в самодельном инвалидном кресле, и было мне тяжко. Так со мной всегда, стоит только услышать «эхо прошедшей войны», увидеть ее страшный послед.
Дед Альбины летал на «Яках» и «Ла-5», бил фрицев, дошел до самого Кёнигсберга, пока пулеметная очередь не прошила истребитель, перебив обе ноги. С тех самых пор Егор Пименович — калека. Если бы не внучка, вообще из дома не показывался.
И вовсе не жалость меня доставала, хотя и она тоже. Просто жило где-то внутри паршивое чувство… не возращенного долга, что ли?
Я усмехнулся, глядя в темное окно, выложенное по краям кружевными веточками инея. Такая вот славная традиция у попаданцев в «застойные семидесятые» — думать о тех, кто лил кровь в сороковые. Нас спасли, а сами…
И причина тут вовсе не в том, что «гости из будущего» морально устойчивы и по-особому совестливы. Всё куда проще.
Это к 2018-му фронтовиков почти не останется в живых, а сейчас герои войны — кругом, их много, они в самом расцвете сил. Трудятся, учат, ищут. Или маются всю свою жизнь, как дед Егор.
— Осторожненько… — добродушно проворчал Вайткус. — Кружка горячая.
— Да я в варежках, нормально…
— Ой, «Лимонные»? Мои любимые!
Я старательно улыбался Альбинке, а сам думал, мыслью нащупывал верный ход, верное решение. Во мне до сих пор жило ощущение внутренней свободы, испытанное в лыжном походе. После я не раз спрашивал себя, а правильно ли поступаю, отказываясь помогать членам Политбюро. Как же тогда «перестройка» — в экономике, в партии, в военной доктрине, в обществе? А никак! По фигу все эти «великие перемены»!
Инфу я слил? Слил. «Исторические преобразования» запущены? Запущены. Влиять на ход реформ могу? Нет.
Так, может, хватит суфлировать? Хватит витать в высших сферах? Пора, как Канторович, спуститься на грешную землю — и заняться делом. Подпихивать прогресс в микроэлектронике или вот — помогать незаметным героям.
«Тут даже придумывать ничего не надо, — подумал я, — альтернативщики всё придумали до нас…»
Кто-то из авторов, помню, задумал поисковые отряды организовать, вести «раскопки по войне», а кто-то техоснастку в ФРГ «закупал», чтобы современные протезы клепать…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я замер.
— Ну, ты и балбе-ес…
— Это ты кому? — подозрительно сощурился Изя.
— Это я себе.
Продолжая бурчать, протер мокрой тряпкой обычную школьную доску, и мелом набросал чертежик модульного протеза с торсионными соединениями. Карбоновая стопа с вертикальным амортизатором… Приемная гильза из литьевых смол с силиконовым чехлом… Коленный модуль с регулировкой фазы переноса и — обязательно — с поворотным устройством для разворота голени… Ну, чтобы инвалид мог сесть в машину или просто положить ногу на ногу.
