Может быть, они тоже дураки? Законченные? И считают, что одна неприятная ночь, проведённая в обществе тонконогого Судьи, сполна накажет меня за разорённую ярмарку и труп сборщика на собственных воротах?..
Где-то там, наверху, сейчас заскрипит кровать. А потом шлюха, помятая, но счастливая, нетвёрдой походкой спустится вниз и объявит со смехом: прав был старикашка, во всём прав! Нет у призраков власти над живыми людьми, один страх бесплотный…
Гм! А если Судья знает про сборщика — значит, и всё, что он говорил про ювелира, тоже правда? И благообразный старикашка изнасиловал, а потом и убил девчонку, бывшую у него в услужении?!
Мне сделалось дурно. Поплыл перед глазами вымытый пол, новой каруселью завертелась голова, захотелось лечь лицом в стол и подольше не просыпаться…
А потом сверху послышался тяжёлый удар. И целую секунду было тихо. И ещё секунду.
…От крика дрогнули огоньки свечей. Кричала женщина — да не обычным женским визгом, а с подвыванием, взахлёб, будто от нестерпимого ужаса, будто коврик у её кровати поднялся на членистые лапы, алчно засучил бахромой и кинулся на горло — душить…
От крика заворочался на лавке разбойник. От крика проснулся воришка и повёл бессмысленными глазами. Застучали по всему дому двери, из комнаты для слуг высунулся перепуганный сонный работник.
Она всё кричала. Не уставая.
Трухлявые ступеньки чуть не лопались под ногами. Я рывком подскочил к двери, за которой захлёбывалась воплем женщина, и вломился, судорожно отыскивая на поясе несуществующий кинжал.
В комнате горела единственная свечка. Шлюха стояла на кровати в чём мать родила. Стояла, чуть не упираясь затылком в низкий потолок, и вопила, прижимая ладони к нагой груди. С первого взгляда мне показалось, что в комнате больше никого нет, но женщина смотрела вниз, в угол, я ожидал увидеть там, что угодно, хоть и вставший на членистые лапы прикроватный коврик…
Стоило только повыше поднять свечку.
Он лежал на спине, белки глаз отсвечивали красным. Из-под затылка чёрной тарелкой расползалось круглое пятно крови.
— А-а-а, — выла женщина, забыв о своей наготе и не смущаясь толпы, завалившейся в комнату вслед за мной. — А-а-а… Голова-а…
Я склонился над умирающим — а старикашка умирал, окровавленный рот подёргивался в предсмертной судороге, будто желая сказать мне что-то важное, исключительно важное, стоящее предсмертного усилия. Я прекрасно понимал, что ничего он не скажет, — ещё секунда… другая…
Старичок мучительно испустил дух. Женщине за моей спиной грубо велели заткнуться.
Я поднёс свечку к остановившемуся лицу. Так близко, что ещё мгновение — затрещала бы седая всклокоченная борода.
Старик приколочен был к полу. Падая навзничь, он напоролся затылком на огромный, кривой, торчащий из пола гвоздь.
* * *
Утром я был далеко.
Что мне до путаных объяснений хозяина — умывальник, мол, стоял, приколоченный к полу, а потом унесли, а гвоздя не заметили?
Что мне до всхлипываний шлюхи — она, мол, не успела ничего проверить, старик как нацелился на кровать, так и поскользнулся на собственной пряжке?
И хозяину было всё ясно, не зря он зябко ёжился и втягивал голову в плечи.
И шлюхе всё было ясно тоже — не зря она так рыдала, позволяя слёзам вымывать дорожки на лице и свободно скапывать с подбородка.
«Ты, Кох, поплатишься скоро и страшно. Сердце твоё выгнило, плесень осталась да картонная видимость; смерть тебе лютая в двадцать четыре часа…»
Прощай, убийца Кох.
Двадцать четыре часа миновало.
Один день из трёхсот шестидесяти пяти.
И встающее над лесом солнце показалось мне похожим на огромные, поднимающиеся над миром песочные часы.
Глава 2
Молодая женщина сидела на широком подоконнике, обняв руками колени. Девчоночья поза была ей удобна и привычна; ничуть не заботясь о том, как её легкомыслие может быть воспринято со стороны, женщина смотрела за окно — туда, где грохотали по булыжной мостовой пузатые кареты, расхаживали уличные торговцы, прогуливались богатые горожане и стайками носились чумазые дети.
По ту сторону стекла опустилась на подоконник оранжевая с чёрным бабочка. Женщина невольно задержала дыхание; казалось, с крыльев бабочки пристально глядят два чёрных недобрых глаза.
— Это «глаз мага», — сказала женщина вслух, хоть в комнате не было никого, кто услышал бы и ответил.
Некоторое время бабочка сидела, подрагивая крыльями, потом сорвалась и полетела — трепещущий оранжевый огонёк.
Женщина вздрогнула, будто о чём-то вспомнив. Соскользнула с подоконника; дверь не стала дожидаться, пока она коснётся ручки. Дверь распахнулась сама собой, в комнату без приглашения шагнула девочка или, скорее, девушка, потому что вошедшей было пятнадцать лет, тело её понемногу обретало подобающие формы, но лицо оставалось вызывающе подростковым, угреватым, некрасивым и дерзким.
— Ты была в моей комнате? — спросила девушка вместо приветствия.
— Я принесла тебе книжки, — отозвалась женщина с подчёркнутым спокойствием.
— Я просила НЕ ПЕРЕСТУПАТЬ порога моей комнаты! — сказала девушка, и глаза её сделались двумя голубыми щелями. — Никому, кроме прислуги!
— Считай, что я прислуга, — сухо усмехнулась женщина. — И я не трогала твоих вещей.
Девушка сжала губы. Женщина с тоской разглядывала её лицо — знакомые черты дорогого ей человека претерпели здесь странное изменение, девочка казалась карикатурой на собственного отца.
Женщина подавила вздох:
— Где ты была вчера, Алана? В «Северной корове»?
— Почему бы мне там не быть, — фыркнула девушка с вызовом.
— Разве отец не просил тебя…
Девушка круто повернулась и пошла прочь, на лестницу. И, уже спустившись на несколько ступенек, обернулась:
— А ты, Танталь? «Притон», «кабак»… Ты что, никогда не ходила по кабакам?!
— Сегодня утром отец запретил привратнику выпускать тебя из дому, — устало бросила женщина в удаляющуюся гордую спину.
Девушка споткнулась. Обернулась, и сузившиеся глаза казались уже не голубыми, а чёрными:
— Чего?! Он… ну так… Так будет хуже! Будет хуже, так и передай!
И побежала вниз, подметая ступени подолом тёмного мятого платьица.
* * *
На закате распахнулась входная дверь, слуга поспешил в прихожую, на ходу кланяясь, не умея сдержать глупую улыбку от уха до уха:
— Добрый вечер, хозяин! Вернулись?
Женщина подавила желание бежать вслед за слугой. Поправила перед зеркалом причёску, пощипала себя за щёки — чтобы не вызывать беспокойства нездоровой бледностью — и только тогда вышла, остановилась на верхушке длинной лестницы, дожидаясь, пока человек со светлыми, наполовину седыми волосами поднимется по желтоватым, как клавиши, ступеням.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
