Поднял палец еще выше, для чего пришлось почти полностью вытянуть руку, и добавил:
— Увы — только на вид! Инструмент мучила, меня мучила, сама мучалась.
— Спасибо вам, Эдуард Леонтьевич, — поблагодарил Чайковский. — Вы мне очень помогли.
Тактичный Лангер воздержался от вопросов и уточнений, хотя по глазам было видно, что его разбирает любопытство. Действительно — с чего бы это Петру Ильичу понадобилось наводить справки о столь неинтересной особе?
Перед тем как уснуть, он перечитал ее письмо. Лангер прав — и впрямь дура дурой, знаков препинания толком расставить не может. И порой… заносит ее. Определенно заносит.
«Я вижу, что пора уже мне начать себя переламывать, что Вы и сами упомянули мне в первом письме. Теперь, хоть я и не вижу Вас, но утешаю себя мыслью, что Вы в одном со мной городе. Но где бы я ни была, я не буду в состоянии ни забыть, ни разлюбить Вас. То, что мне понравилось в Вас, я более не найду ни в ком, да, одним словом, я не хочу смотреть ни на одного мужчину после Вас…»
Разве он хоть чем-то обнадежил ее? Жестом, словом, запиской? Всего лишь ответил на первое письмо. Нигде не переходя границы обычных светских приличий.
Взгляд его упал на фотографию баронессы фон Мекк, стоящую на рояле. Они уговорились обменяться фотографиями, баронесса прислала ему свою, на которой она была снята с самой младшей дочерью, пятилетним ребенком, получив от него кабинетную карточку.
У него не было фотографии Антонины Милюковой, но он и без того чувствовал, что две дамы, с которыми он волею судьбы начал переписку, разительно непохожи друг на друга.
Это чувствовалось по всему — стилю писем, их содержанию, тону, деликатности…
Помимо прочего — с баронессой они условились избегать личных встреч, общаясь только перепиской, пылкая же девица просто напрашивалась на свидание.
Однако ж девица имела одно неоспоримое преимущество перед Надеждой Филаретовной — с ней можно было сочетаться законным браком. Антонина Ивановна не имела одиннадцать детей, никогда не была замужем, не вдовела, не обладала огромным состоянием… То, что надо — брак с такой особой не вызовет никаких сплетен и пересудов, а наоборот — прекратит их навек.
Более всего он боялся взять в жены особу, уже побывавшую в браке. Одному богу известно, чего могут требовать от нового мужа женщины, уже получившие вкус к супружеской жизни. Нет — только девицы. Их пылкость еще можно направить в нужное русло. Русло духовности, взаимного уважения, общности интересов.
Петр Ильич убеждал себя, что ищет подходящий объект, но объект все не находился — настолько вялы и непоследовательны были его поиски. А тут — сама судьба послала ему шанс.
Но стоит только представить, что здесь, в его уютной квартире, может поселиться совершенно чужая женщина, женщина, с привычками и желаниями которой (в быту, естественно) ему придется считаться… Уже не проходишь весь воскресный день в халате, не сможешь, когда она спит, играть на рояле… Ей надо будет уделять должное внимание, выходить с ней в свет, устраивать приемы, ведь женщины без этого скучают…
Вернешься домой из консерватории, желая поскорее отдаться творчеству, и обнаружишь в гостиной толпу жеманных подруг жены, с которыми, приличия ради, непременно придется просидеть добрую половину вечера, дабы не показаться невежей.
А вдруг она решит завести кухарку и дома вечно будет пахнуть стряпней? К тому же эти кухарки такие… неприятные, не чета Алексею. Кроме того — она не сможет обходиться услугами одного лишь Алексея и непременно заведет горничную — дама все же.
За все надо платить — понадобятся средства, которых у него нет. Разве что… Впрочем, она писала, вернее, давала понять, что деньги у нее есть… Правда ли это?
Охватив руками готовую буквально расколоться от дум голову, Чайковский расхаживал взад-вперед. Несколько глотков коньяка помогли успокоиться, он постоял, дожидаясь, пока мысли упорядочатся, а потом, не присаживаясь, написал Антонине Ивановне совсем короткое письмо, сухое, холодное, почти официальное. Письмо, ставящее крест на дальнейшей переписке. Теперь можно и спать.
Решение принято, но почему на душе так неспокойно? Какая-то мысль мешает уснуть. Мысль, связанная с перепиской. Надежда Филаретовна? Нет, при чем здесь она?
Кто еще писал ему? О господи — не ему, конечно же, не ему писала Татьяна Ларина! Она написала Онегину! Такое письмо… Леля никогда не мог спокойно прочесть это место у Пушкина — начинал рыдать взахлеб. Место и впрямь проникновенное… Как там, дай бог памяти:
Поверьте: моего стыдаВы не узнали б никогда,Когда б надежду я имелаХоть редко, хоть в неделю разВ деревне нашей видеть вас,Чтоб только слышать ваши речи,Вам слово молвить, и потомВсе думать, думать об одномИ день и ночь до новой вст речи.Но, говорят, вы нелюдим;А мы… ничем мы не блестим,Хоть рады вам…
Как же это письмо непохоже на письма девицы Милюковой! Но, полно вспоминать о том, кто не заслуживает воспоминаний. Никакой Антонины Милюковой он не знает и знать не хочет! А письмо Татьяны определенно звучит, звучит!
Зачем вы посетили нас?В глуши забытого селеньяЯ никогда не знала б вас,Не знала б горького мученья.Души неопытной волненьяСмирив со временем (как знать?),По сердцу я нашла бы друга.Была бы верная супругаИ добродетельная мать.Другой!.. Нет, никому на светеНе отдала бы сердца я!То в высшем суждено совете-То воля неба: я твоя;Вся жизнь моя была залогомСвиданья верного с тобой;Я знаю, ты мне послан богом,До гроба ты хранитель мой…Ты в сновиденьях мне являлся,Незримый, ты мне был уж мил,Твой чудный взгляд меня томил,В душе твой голос раздавался
Нет, это тема! Черт возьми — это именно то, что он искал так долго! Вот она — его будущая опера! Какое чудное сочетание откровенности и целомудрия! Недаром Лавровская давеча советовала ему обратить внимание на «Онегина». Он не придал значения ее словам, поскольку Евгений Онегин ему никогда не нравился, но к черту Онегина! Татьяна станет героиней его оперы! Нет, надо будет при случае поблагодарить Лизавету Андреевну за удачную подсказку…
Давно… нет, это был не сон!Ты чуть вошел, я вмиг узнала,Вся обомлела, запылалаИ в мыслях молвила: вот он!Не правда ль? Я тебя слыхала:Ты говорил со мной в тиши,Когда я бедным помогалаИли молитвой услаждалаТоску волнуемой души?И в это самое мгновеньеНе ты ли, милое виденье,В прозрачной темноте мелькнул,Проникнул тихо к изголовью?Не ты ль, с отрадой и любовью,Слова надежды мне шепнул?
Перед глазами возникла Татьяна Ларина, пишущая Онегину. Да, пожалуй, вот такую женщину он и желал найти. Сколько мудрости вложил поэт в слова юной девушки!
