что преодолевает не только светский рационализм, не только гуманизм и просвещение, не только христианство, но и нечто более древнее — патриархат. Утверждая некую новую, финальную форму матриархата. Творчество фон Триера представляет собой постепенное нащупывание этого матриархата. Того, как эмансипированный женский хаос взрывает исчерпанный мужской порядок. Того, как именно будет выглядеть катастрофа, которая приведет к утверждению этого хаоса и того, как именно он будет утверждаться.
Именно в силу чрезвычайной важности и новизны этой его подспудной идеи я и считал столь важным присмотреться к его творчеству. Однако прежде чем развернуть эту идею и рассмотреть ее на примере некоторых других фильмов, хотелось бы оговорить одно важное обстоятельство.
Женоубийство, которое изучает героиня фон Триера, и связанная с ним метафизика природы и женского принципа, крайне специфичны и являются безусловной принадлежностью западной Европы. Я приведу весьма интересные в этом смысле выводы профессора Владимира Антоновича, киевского историка польского происхождения, который изучал процессы в отношении колдунов на юго-западе Российской империи, на территории современной центральной и западной Украины, то есть там, где эта метафизика природы сталкивается с другой, альтернативной.
Здесь нужно оговорить, что Антонович является одним из ключевых идеологов украинства, фактически основателем галицийского украинского национализма, который понимал украинцев не просто как отдельный от русских народ, но и постулировал, что именно украинский народ наследует Киевской Руси, тогда как «москали» имеют финно-угорское происхождение. Однако при этом он является крупным исследователем истории Юго-западной России, одним из создателей обширного архива документов. В область его интереса входили самые разные процессы, происходившие в этих областях, и в 1877 году он издал монографию, посвященную тому, как здесь относились к колдовству.
В этой работе Антонович пишет: «Фанатический взгляд на применение к нему всех последствий выработанного инквизиционными судами процесса не переходили этнографической границы, до которого простиралось католическое народонаселение Речи Посполитой. Хотя существовавшая в Польше с XIV в. „Святая инквизиция“ имела право суда и в русских областях Речи Посполитой, по мере присоединения их к Польше… хотя в Магдебургском праве, которым управлялись Южно-Русские города, и положены были строгие наказания за чародейство; тем не менее, на практике эти строгие законоположения не находили почти применения. В числе почти ста дел, встречавшихся мне среди актов XVIII столетия, нигде не применяется строгость взгляда Германского уложения и инквизиторских кодексов. Среди всех дел, возбужденных о чародействе, никогда ни городские, ни магистратские суды не помышляют о наказании виновных сожжением и, по большей части, не дают процессам даже значения уголовного иска. Обыкновенно уплатою штрафа в пользу церкви, церковною епитимьей или очистительною присягой отделываются обвиненные от возводимого на них подозрения».
Таким образом, Антонович констатирует, что существует некая естественная этнографическая граница территории, на которой существовала вера в ведьм и интересующая нас свирепая практика женоубийства. Тот факт, что обвиняемыми в судах по колдовским делам выступали в подавляющем большинстве случаем именно женщины, как говорилось выше, подтверждается примерами конкретных дел, которые исследовал Антонович и часть из которых он далее пересказывает в своей работе.
Так вот, обнаруживаемая им этнографическая граница — это не граница между христианским и не-христианским миром, не граница между славянскими и не-славянскими народами, а граница между Европой и историческими территориями православной Руси. Исследование Антоновича примечательно именно тем, что оно сфокусировано на районе, находящемся подле этой границы. Если бы он занимался отношением к колдовству в центральной Европе или в Москве, он, быть может, не увидел бы интересующего нас различия в этом отношении столь четко.
Нужно подчеркнуть, что суды, работу которых сравнивает Антонович, не отличаются между собою по структуре. То есть дело не в том, что, к примеру, в католической части Речи Посполитой судьями были церковные лица, а в ее русских областях — светские, и они были облечены разным уровнем полномочий или руководствовались разными законоположениями. И там, и там речь идет об обычных светских судах. И, как видно из вышеприведенной цитаты, на обсуждаемые территории распространялось действие одного и того же законоположения. В чем же тогда дело? Продолжаю цитирование Антоновича.
«Причина относительной мягкости судебных приговоров всех судов, в особенности магистратских, лежала не столько в гуманном настроении судей, сколько в отсутствии тех демонологических понятий, которые вызвали на Западе жестокое преследование колдунов. Допуская возможность чародейного, таинственного влияния на бытовые, повседневные обстоятельства жизни, народный взгляд не искал начала этих влияний в сношениях со злым духом [здесь и далее выделено мною — И.Р.]; демонология не только не была развита как свод стройно развитой системы представлений, но, до самого конца ХVІІІ столетия, насколько можно судить по процессам, совсем не существовала в народном воображении, даже в виде неявного зародыша. Народный взгляд на чародейство был не демонологический, а исключительно пантеистический. Допуская существование в природе сил и законов, неведомых массе людей, народ полагал, что многие из этих законов известны личностям, тем или другим образом успевшим проникнуть в них или узнать их. Само по себе, обладание тайною природы не представлялось, таким образом, делом греховным, противным учению религии. Если поднимался иск, то судьи не преследовали обвиняемого за самый факт обладания, или употребления таинственного средства, а старались определить, употреблено ли оно было в пользу, или во вред другому лицу? и только во втором случае, рассматривая дело с точки зрения гражданского иска, соразмеряли наказание со степенью причиненного вреда».
Иными словами, спонтанное народное представление о проявлениях мистического в бытии в православной Руси в корне отличалось от соответствующего представления в Европе. Фактически, речь идет о различном понимании природы. Связь чародеев, в особенности женщин, с природой, использование ими природной силы не вызывало сомнений ни там, ни там. Однако если на Западе такая взятая из природы сила считалась греховной и связывалась со злым духом, то в России природная сила понималась иначе. Антонович называет это понимание «пантеистическим». То есть русский народ видит в природе проявления божественного, неземного. Природа для него является в каком-то смысле Храмом.
Совершенно иное понимание существует по ту сторону обсуждаемой Антоновичем «этнографической границы». Оно выражается словами, которые у фон Триера произносит лиса, пожирающая свой послед: «Хаос правит всем». Ведьма черпает из природы мощную силу, и это страшная сила хаоса. Если сказать еще точнее, то она, как женщина, эмансипирует заложенный в ней природный хаос. А если это так, то ее надо карать самым суровым образом.
Я привел это рассуждение для того, чтобы показать, что понимание природы и женской сущности, показанное фон Триером, далеко не безальтернативно. Что это очень определенное понимание, которое является безусловно принадлежащим к западному культурному коду. Однако проигнорировать
