Василий выбрался тогда целым и невредимым. Конечно, сыграла свою роль и бешеная пальба, поднятая сотоварищами. В девяносто первом джигиты еще не так были привычны к ночным дракам. Однако Косарев так и не вышел из боя. А при подрыве противоселевой стенки на повороте дороги осколком камня резануло переводчика Кальнишевского, и горцы, догнав его по кровавом следу, покромсали кинжалами. Об этом позднее, при встрече у рухнувшего мостика, рассказал Мухаметшин, который все видел, но не имел права вернуться. Как казалось тогда Василию, три человека погибли ни за что, а если добавить еще ту старуху, то и все четыре. Впоследствии он не любил ни рассказывать, ни даже вспоминать этот эпизод за его бессмысленность и непонятность, пусть и хотел порой блеснуть перед какой-нибудь дамочкой.
Еще он боялся, что за старуху ему придется ответить перед какой-то высшей или низшей силой, собственно из-за этого он и начал набираться экстраморфина регулярно.
Зарубка 2. (там же) «Удар третьей рукой»
Василий переправился через озеро даже не на плоту, а на полусгнившей коряге. На большее у него не хватило бы последних сил и желаний. Во время «паромной» переправы ноги пассажира оставались в воде. Это было удобно, потому что пассажир по совместительству являлся и двигателем. Можно было грести в самом нужном направлении. С другой стороны организм не справился с переохлаждением и быстро пал в объятия простуды. Так что в Камышинском Василий Самуилович появился с температурой, весь в соплях, нос работал, как неисправный кран.
Дядя Егор встретил его еще на тропе, ведущей мимо деревни, и сразу признал, несмотря на то, что не виделись они с тех пор как у Васеньки прорезались клыки. Ехал Е.Рютин на телеге с лошадью, так что доставил на хату с ветерком и уложил поближе к растопленной печке, из-за которой высовывали свои рыжеватые мордочки нелегалы-грызуны.
Дядя не только признал племянника, но и стал потчевать всякими отварами да наварами, из которых особенно запомнился суп из молодых мухоморов и кислой капусты под водку. Из-за такого лечения-кормления Василий вообще света белого не видел. У него сразу поплыло перед глазами и показалось, что температура тела подскочила минимум до ста градусов. Затем все залило вдруг ярким светом, и больной почувствовал, что испаряется. Однако моральных мучений никаких: полностью выложился на дистанции, показал себя настоящим спортсменом и джентльменом.
К утру температура исчезла, почти полностью: и лишняя, и необходимая. Василий не только охладел, но вдобавок высох; само собой, от соплей и следа не осталось, также как от слюней и других внутренних жидкостей. Больной, в целом, тоже как будто съежился. Даже кожа потемнела и заморщинилась.
— Это поправимо. Много — не мало, — изрек дядя Егор и притащил ведро кваса, который был тут же выпит. Из-за этого бывший больной раздулся и покрылся отеками.
— Понятно, что оказался ты здесь не от хорошей жизни, поэтому привередничать не будешь, — приговорил дядя Егор. — И меня сюда кривая да нелегкая вывела. Батяня мой срок тянул под Красноярском. Освободился в 56 без права проживания в крупных городах, вот и осел по дороге к Уралу. Камышинское тогда побольше чем сейчас раз в пять было: и ссыльные, и местные тут ютились. Но затем, кто смылся, кто помер. И зря, кстати. Здесь тоже хорошая жизнь обнаруживается безо всякого телескопа. Выпить — всегда пожалуйста. Выйти с голым задом в огород — выходи, и никто выговора не сделает. Бабы — вот тебе нате, от пятидесяти до девяноста лет, любых размеров, и даже жаниться не обязательно. Так что тебе не придется здесь кручиниться.
Первые два дня кручиниться в натуре не пришлось. Рыбалка, грибочки, охота на призрак зайца, деревенские жирные харчи. Вечером яблочные вино и самогон на сон грядущий. Была, правда, странность одна, причем малоприятная.
Во сне постоянно ощущалась теснота. Будто нет у него ни ручек, ни ножек, только два хвостика… и большой голодный рот, и адская пустота в животе, и скудный умишко. А вокруг еще сотни таких голодных ртов и хвостиков с ядовитыми иголочками на концах. И надо постоянно сновать, ползать, дергаться, увиливать от ядовитых иголок и сосущих-грызущих ротовых отверстий. И самому разить-колоть и кусать, впиваться, грызть, сосать, размачивать едкой слюной, потому что голодно, голодно и тоскливо. А потом еще стало холодно и страшно — он словно прорвал какую-то преграду и из теплой, теперь уже уютной полости вылетел в огромный и страшный мир. Он был крохотной тварью, маленькой пиявочкой-козявочкой, которую носят бурные потоки и разят мощные заряды, которую всасывают огромные водовороты и сбрасывают высоченные водопады.
И при том Василию все тяжелее было просыпаться. И даже когда просыпался он, то впечатление большой уязвимости и уносимости сохранялось. Так что он порадовался тому, что не развеял целиком пакетик с экстраморфином. Доза, как всегда помогла. Конечно это снадобье может снова повернуть мозги, но они и так повернуты, так что получится полный кругооборот.
На третий день Василий проснулся с ранья. В рассветных сумерках комната колыхалась перед ним, словно морская волна, готовящаяся схлынуть. Даже цвет у нее был какой-то необычайный, ультрамариновый.
Когда он потер ладони, те показались какими-то влажными даже намыленными. Василий встал с кровати, зажег керосиновую лампу. Посмотрелся в зеркало, висящее над тазом для умывания. И его передернуло от отвращения — на шее, груди и спине появились какие-то удлиненные красноватые вздутия. Глазные же радужки же с чего-то порыжели.
— Что за говно, — горло перехватило, и слова получились какими-то сдавленными, шипящими. Не «говно», а «гуанооо». Так могла бы говорить рептилия.
Василий судорожно сжал пальцы в кулак и почувствовал мокроту на коже. Так и есть — из-под ногтей сочилась слизь.
Нехорошо сделалось, гадко. Взгляд как будто мутью заволокло. Из-за этого все вокруг стало немного ненастоящее, словно бы нарисованное. Просто ширма какая-то. Ширма к тому же еще потрескалась. И в трещины просачивалось некое сияние — как будто где-то там, за ней, светил яркий день.
Но дальше — больше. Совершенно неожиданно Василий осознал, что комната — это всего лишь крохотная норка в том месте, где слиплись четыре протяженные поверхности. А пара дырок, затянутых фанерой и мутными стекляшками, что называются окном и дверью, собственно никуда не ведут. И совершенно удивительно, что такая примитивная замкнутая клетушка, где и дышать невозможно, сумела стать жилищем.
Василий выскочил из дома. Но ощущение замкнутости и тесноты осталось. Весь утренний пейзаж был похож на разрисованную ширму, которая заслоняла от взглядов БОЛЬШОЙ НАСТОЯЩИЙ МИР.
Приехали. Надо было мчаться из Питера за тысячи километров, с великой прытью удирать от всяких мелких хлопот и неудач, чтобы, в итоге, поиметь одну большущую просто афигенную хлопоту.
Что произошло? Наверное, его поразила какая-то гнусная болезнь, объединяющая чуму и шизофрению. Конечно же, смертельная. Достойный конец неудачника. Поучительный финал грешника. Теперь Василий мог оценить все этапы своей бесславной биографии как ступени лестницы, неотвратимо ведущей вниз. За всю жизнь ни одного подвига, достойного восхищения и аплодисментов, ни одной подлости, заслуживающей народного возмущения — сплошная серятина.
В шестнадцать лет, когда он впервые улегся в раскладушку с девушкой сорока годов, он постеснялся снять штаны. Ему показалось, что семейные трусы придадут ему антисексуальный вид.
После этого близкое знакомство с противоположным пОлом было отложено на несколько лет — что положило начало комплексу неудачника.
Там случилась и другая история. Как-то с будуна, уже без штанов, пошел он кипятку налить, и неловкая рука смахнула кипящий чайник. Из-за этого кое-что, находящееся ниже пояса, почти что сварилось. Комплекс неудачника получил дальнейшее развитие.
Пока ошпаренный член тела довольствовался малым, Василий искал применение своим интеллектуальным силам. Учеба в замшелом ВУЗе и работа в унылом ВНИИ не слишком захватывали его, поэтому он начал лепить, ваять, играть, петь, предаваться экзотическим религиям, даже писать (с ударением на последнем слоге). Последнее, как казалось ему, получается лучше всего, поэтому он сочинил пять романов, которые немного погодя отыскали и издателя, и кое-какого читателя.
Когда ошпаренный хрен наконец восстановился в правах, то писатель В.Рютин мигом стал добычей агрессивной искательницы сексуальных забав, у которой были друзья-рэкетиры, каковые потом попросили заплатить за использование женщины по прямому назначению. За ней была череда ночных пташек, они охотно сближались с молодым автором, но от них не было никакого прибытка кроме убытка. В итоге чресла поразила болячка по имени prostatitis chlamidiae, губящая и изводящая живчиков. Последним усилием воли Василий заставил себя жениться и произвести ребеночка — сына Сашу.
