— Что, негоже меня силком на подвиг гнать?
Прислужники как один вдруг очутились на коленях и немо замычали. Продавец снов отлепил от гортани непослушный язык.
— Вы мне можете не верить, добрый мастер Атарикус.
— Ни единому слову, предатель.
— …и я никого не предам, ежели скажу, что и этот ваш порыв предопределен. В книге Судеб он наречен Последними Сомнениями на Пороге, они раскрывают новые грани благородной души вашей, вы ведь все-таки человек, смертный, и тем величественнее…
И все же заплел он мне уши паутиной пустых льстивых слов, и, взывая то к судьбе, то к совести, то к славе, он вел меня как куклу, как дракона, дергая поочередно за эти призрачные ниточки…
— А затем рыцарь свершил омовение по большому чину…
И я покорно полоскался попеременно и в бадье, и в бассейне талой воды.
— А затем рыцарь вкусил плодов земли Мо, и возрадовалось его сердце…
Естественно, ведь я предвкушал окончание дурацкой церемонии. А то бы мне радоваться с одной перемены жесткой козлятины, пастушьей лепешки с сыром, да кислого напитка, который по недоразумению считал себя вином. О, скудная фантазия пророков!
— …Поднесли ему доспехи дивной красоты и крепости несказанной, и добрый Атарикус оборотился из агнца во льва, и задышал столь неодолимой угрозой, что не смели смотреть на него…
«…без смеха» — мысленно поправил я, подозревая затаенную издевку в размеренном речитативе продавца снов. Но лица, обращенные ко мне, отражали только постное благоговение, приличествовавшее совершаемому обряду. В книгу Судеб за все века никто так и не удосужился внести мои мерки. Я болтался между броневыми пластинами словно гнилое ядро в скорлупе ореха, они гнули меня долу и резали щиколотки и ключицы острыми краями. Я покраснел от натуги и злости на старый текст. Проплыло, пересылаемое из рук в руки, мое — наше с Этериком — копье, и я вознамерился было насечь на нем новый крестик. Но в клетке насаженной на меня брони было трудно даже просто дышать, а тем более — неодолимой угрозой. Наконец меня повлекли на подвиг, за вытянутую руку, как слепца.
В самом устье нового темного коридора я воспользовался случайной заминкой (копье уперлось в шов между плитами и застряло поперек прохода) и набрался сил шепнуть главному предателю:
— А кто обещал мне талисман ото сна?
— Неужели вы поверили этой байке? — возмутился тот шепотом же и продолжал бубнить: — …и долго, восхищенные, вглядывались они в непроницаемый мрак, поглотивший исполинскую фигуру героя. Но лишь звон шагов доносило эхо… Эхо-оо.
Недолгое время меня сопровождали его назойливые завывания и неясное шевеление теней на близко сведенных стенах туннеля. Потом нагнал гул от захлопнутой двери.
Я бездумно и слепо побрел вперед, каждым шагом насилуя себя, копье волочилось и скребло по каменной крошке. В сплошной черноте я поминутно спотыкался об округлые переходы пола в своды, и сам казался себе затерянным в лазе гигантского червя, проевшего путь сквозь камень. Один крутой поворот привел меня в бессильное бешенство. Ломая ногти, я освободился от латных рукавиц и долго и бестолково рвал с шеи дребезжавший шлем. Но запор держал его сзади. Уж и привалиться к стене нельзя было, я бы соскользнул на пол и вряд ли встал снова. Отдышавшись, я сообразил предварять дорогу копьем, отстукивая пустоту между стенами. Не хватало только колокольчика… Чувство времени напрочь отпало, и годы и годы неровно я ковылял и все реже водил копьем из стороны в сторону. И не сразу понял, что вес доспехов сходит с меня, а впереди колышется красноватое пятно.
Что меня окружил рой случайных звуков, вобрал в себя, и они рождались одновременно, как бы в сферу заключая мой слух. Ближе, ближе багряные блики. Я незаметно возбудился до дрожи и поймал себя на том, что брови напряглись и распахнули глаза до предела. Пологий правый обвод стены был отрезан цельным едва выпуклым зеркалом, в его пурпурном свечении отзывалось расплывавшимися образами каждое мое движение. В нем шествовал мой двойник, в сочетании багровых и черных оттенков, и копье у него в руках колебалось серой струной.
Дракон подумал, и его мысли вспыхнули в моей голове, как человеческая речь, разносимая ветром.
— Привет тебе, добрый Этерикус, Этерикус Магнус! Ты пришел отлучить меня от жизни?
— Мы с тобой обречены, мастер Дракон. И я, и ты отныне существуем неразделимо. Так написано в книге Судеб.
— Я пишу ее. Эту книгу. Ты ее сейчас увидишь. Не бойся.
Я был уже не в состоянии бояться. Мягкий поток приподнял меня и повлек вдоль переливавшегося зеркального зарева. Он молчал, и я не трепыхался в его бесплотной длани. Коридор струился, и раздваивался, и снова кружил. Неуловимо быстро пол сменился чисто рубленными ступенями. Мои кованые подошвы проносились над выемками, истертыми в них посередине. Лестница привела в пещеру, очевидно освоенную людьми. На пюпитре черного дерева покоилась стопка больших медных пластин, подобранных по формату, как грузные листы библии. На твердь меня опустили со всей осторожностью, однако с размаху, и колени невольно подогнулись. Медь рдела, будто расплавленная неощутимым жаром драконова бока. Магии его света недоставало на все глухие уголки пещеры. В них таился мрак, обманывал глаза.
— Нет, твои глаза хороши, добрый рыцарь.
Тотчас от светоносной стены протянулись тонкие лучи и сошлись в том углу, на подобии закутанного в плащ человека, как мне почудилось сперва. Каменный узкогорлый сосуд, покрытый грубой резьбой, был наполнен водой до края. Из него крестом торчала простая рукоятка меча с золоченой шишкой на конце. Без пятнышка ржавого на ясном широком лезвии, уходившем в воду, меч казался велик, но не чрезмерно. Три моих ладони охватили бы рукоять всю.
— Вот и твой меч, меч Этерика, — насмешливо обронил Дракон.
— Это не вода?
— Нет. И не масло. Это горный уксус. Его выжимают по каплям базальтовые пласты, медленно сминая друг друга. Глупые люди верят в его губительность для заклятых предметов. Твое копье — оно не дергается больше в виду зловонного монстра?
— О дьявол!
Я только сейчас осознал правоту его слов.
— Так! Но чары, закалившие этот вот меч, не так легко смыть. Даже вымочить. Даже за пять веков.
— Триста лет, мастер Дракон.
— Не перечь мне, дитя. Ведь это я перевел тебя через горы, вызвал, создал нового Этерикуса. Здесь, в тесной норе, жрецы царапают стилосами мягкую медь. Мной вдохновенные, они ведут погодные записи на тысячу лет вперед.
— Ты тоже играешь мной.
— Я говорю только правду. Увы, столь страшна моя подъемная сила, что в моем несчастном погребении она переродилась в дар предвидения и магии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
