Движки наконец заглохли, а Джин так и продолжала чесать вперед. Ладно, я старый ворчун. Но ведь могла же она сделать что-нибудь не так и рвануть вверх.
Я рассекал воду и начал снова сокращать дистанцию, по футу за гребок. Теперь я не смогу догнать или обогнать ее, но хотя бы успею ухватиться за трос до того, как она ступит на палубу.
Но вот вращающиеся магниты взялись за дело, и она дрогнула. Даже на таком расстоянии тяга была очень сильной. Манящий зов мясорубки.
Такой вот штукой поцарапало меня однажды под «Дельфином», рыболовным судном среднего класса. Да, я пил, но сказалась и штормовая погода, и то, что винты запустили слишком рано. К счастью, остановили их вовремя, а корабельный живодер быстренько привел все в полный порядок. Все, за исключением записи в вахтенном журнале, особо отметившей мое непотребное состояние. И ни слова о том, что это было во внеурочные часы и я имел право делать все, что угодно.
Она двигалась раза в два медленнее, чем прежде, но все равно еще наискось, к левому кормовому углу нашего плотика. Теперь я и сам почувствовал течение и тоже уменьшил скорость. От главного винта Джин, похоже, увернется, но слишком уж сильно снесло ее к корме. Под водой трудно оценивать расстояние, но с каждым ударом пульса я все больше убеждался в своей правоте. Главный винт ей не грозил, но вот малый левый, расположенный восьмьюдесятью метрами дальше… Она же попадет под этот винт как пить дать.
Она развернулась ногами к винту и начала отчаянно грести. Нас разделяло двадцать метров. Она словно зависла на одном месте. Пятнадцать.
Джин начала медленно дрейфовать назад. Я включил движки, целясь на два метра за ней и на двадцать перед лопастями. Прямо вперед!
Слава богу! Поймал, мягкое, кастетом по плечу, ГРЕБИ СО ВСЕХ СИЛ! Маска треснула, хорошо, не разбилась, ТЕПЕРЬ ВВЕРХ!
Мы схватились за трос, а потом я помню бренди.
И в колыбель, вечно баюкавшую,[2] я сплюнул, приблизившись к борту. Сегодня у меня бессонница, и левое плечо снова ноет, так что пусть меня поливает дождь ревматизм лечить умеют. Дикая глупость. Так я и сказал. Завернувшись в одеяло и дрожа. Она: "Карл, я не могу выразить…" Я: "Тогда считайте, мисс Лухарич, что мы квиты за тот вечер в Говино. Идет?" Она: ничего. Я: "Бренди еще остался?" Она: "И мне налей". Я: заглатывающее хлюпанье. Это продолжалось всего три месяца. Никаких алиментов. У обеих сторон много долларов. Не уверен, были ли они счастливы. Темное, как вино, Эгейское море. Отличная рыбалка. Может, ему следовало проводить на берегу больше времени. Или ей — поменьше. А плавает хорошо. Он тогда захлебнулся, и она доволокла его до самого Видо. И вытряхнула воду из легких. Молодые. Оба. Сильные. Оба. Богатые и вконец испорченные. Аналогично. Корфу должен был сблизить их. Не вышло. Душевная черствость и ловля форели. Он хотел в Канаду. Она: "Да хоть к черту!" Он: "Так ты поедешь со мной?" Она: «Нет». А все-таки поехала. Скандалов — не счесть. Он потерял чудовище-другое, она унаследовала пару. Сегодня вечером много молний. Дикая глупость. Вежливость — гробница для обманутых душ. Кто ж это сказал? Я ненавижу тебя, Андерсон, с твоим стаканом, полным твоих зубов и ее новых глаз. Не можешь держать трубку зажженной — соси табак. Сплюнь еще раз!
Через семь дней после отплытия на экране появился Ихти.
Загремел авральный сигнал, застучали ноги, какой-то оптимист включил термостат в хопкинсовском холодильнике. Малверн сказал мне сидеть спокойно, но я увешался снаряжением и начал ждать, что будет. С виду синяк был страшноватый, а так — ничего. Я делал зарядку каждый день, и плечо двигалось отлично. Он плыл перпендикулярно нам, в километре по курсу и на глубине шестидесяти метров. На поверхности все было тихо.
— Мы будем его преследовать? — спросил какой-то торопыга из матросиков.
— Нет. Ну разве что, — пожал я плечами, — ей очень уж захочется истратить побольше горючего.
Вскоре экраны опустели, да такими и остались. Мы держали курс и сохраняли готовность.
После последнего нашего совместного утопания мы не перебросились с командиршей и дюжиной слов, так что теперь было самое время увеличить счет.
— День добрый, — начал я, — что новенького?
— Уходит на северо-северо-восток. Этого придется отпустить. Еще через несколько дней мы сможем себе позволить погоню, но не сейчас.
Блеск волос…
— Верно, — кивнул я. — Куда он направляется — совершенно непонятно.
— Как твое плечо?
— Нормально. А как ты? Дочь Лира…
— Хорошо. Кстати, тебе полагается приличная премия. В твоих глазах погибель!
— Какие пустяки!
Позже вечером разразилась подобающая случаю гроза. (Я предпочитаю говорить «разразилась», а не «началась». Это слово создает более точный образ тропических бурь на Венере и экономит массу других слов.) Помните ту чернильницу, о которой я говорил раньше? Зажмите ее между большим и указательным пальцами. Сделали? А теперь шарахните по ней молотком. Осторожно! Не обрызгайтесь и не порежьтесь…
Сухо, а ровно через секунду — сплошная вода. Удар молотка, и небо покрывается миллионом ослепительных трещин. И это слышно — как оно разлетается вдребезги.
— Все внизу? — вопросили у суетящейся команды громкоговорители.
А где был я? А кто же это, по-вашему, громко говорил? Когда по палубе начала разгуливать вода, все незакрепленное улетело за борт, но людей к тому времени на ней уже не было. Первым ушел вниз Вагон, а затем — кабины больших пассажирских лифтов.
При первых же — хорошо мне знакомых — признаках начинающегося светопреставления я заорал во всю глотку и бросился к ближайшей Ладье. Там я врубил динамики, а затем прочитал палубной команде коротенькую, секунд на тридцать, лекцию.
Майк мне сообщил по радио, что ничего серьезного не случилось, так, мелкие царапины. Я же на время шторма оказался в одиночной камере. Из Ладьи никуда не попасть, эти штуки слишком далеко отстоят от корпуса, чтобы в них был люк вниз, не говоря уж о том, что под каждой из них смонтирован тот самый «совок».
Так что отцепил я баллоны, висевшие на мне последние несколько часов, скрестил ласты на столе и откинулся в кресле, созерцая ураган. Сверху стояла такая же непроглядная тьма, как и внизу, а мы, посередке, слегка освещены по причине огромной блестящей поверхности плота. Дождь не капал, а сплошной стеной падал вниз.
Надежные Ладьи уже неоднократно выносили подобное ненастье, плохо лишь, что из-за крайнего своего расположения они проходили наибольшие дуги, когда Стадион, будто качалка излишне нервной бабули, прыгал по волнам. Ремнями из снаряжения я привязался к прикрученному к полу креслу, а потом благодарственными молитвами скостил несколько лет чистилища душе, забывшей в столе сигареты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
