Все остальные, весело улыбаясь, наблюдали за ними.
Покружившись минут пять, танцующие остановились, Голосов проводил даму до стула и почтительно отошел.
— Это что! — задорно воскликнул Глушков. — Вот я попробую вспомнить старинку…
И вышел на середину комнаты.
— «Барыню!» — крикнул он Петрову. Гитара загудела веселый плясовой мотив.
Глушков сделал руки в бедра, повел плечами, топнул ногой и пустился в пляску. Сначала он засеменил на носках, мягко шурша о пол, затем прошелся как-то боком-боком, начал делать ногами чудовищные выверты, начал приседать и кружиться. Казалось, что это не человек, а огромный волчок, и, если бы не дробь, отбиваемая подборами по полу, можно было бы подумать, что он носится в воздухе, не касаясь пола. Плясал он долго и, наконец, весь раскрасневшийся, с выступившим на лице потом, сделав несколько приседаний, покружился и сразу в такт музыки остановился.
— Вот, молодец! Ай, молодец! — гудел Заверткин.
Все остальные тоже восторгались и громко выражали одобрение.
Глушков, ни на кого не обращая внимания, махнул рукой, повалился на диван, достал из кармана платок, начал отирать пот и, испустив тяжелый вздох, оказал:
— Стар стал. Не так выходит, как прежде бывало. Ушло время.
И долго комната наполнялась оживленным разговором и раскатами смеха.
VIII
В самый разгар веселья в гостиную вошла горничная с докладом:
— Барин, рабочие пришли.
— Какие рабочие? — спросил Заверткин.
— Дозорный, сторожа и еще один.
— Сейчас выйду.
Горничная ушла.
Заверткин оставался после доклада горничной среди веселящихся гостей еще с полчаса, а затем уже вышел в переднюю к рабочим.
Здесь, при его появлении, дозорный, высокий, с военной выправкой, с большой седой бородой, в желтом пальто, выступил вперед и вкрадчиво доложил:
— Барин, мы Швецова у дров взяли…
— Не у дров, а на дороге, — перебил его, тоже выступая вперед, невзрачный, с лохматой головой, бойкими карими глазами, длинной черной бородой, в синем с опояской армяке рабочий Швецов.
— Как? Швецова? — громко переспросил Заверткин.
— Так точно, — подтвердил дозорный. — Иду я после пожару и вижу — человек на камне сидит. Подхожу — Швецов. Ты, говорю, что делаешь? Ничего, говорит, сижу…
Заверткин круто повернулся и пошел в гостиную.
Здесь он сообщил, что дозорный привел поджигателя. И, довольный, ликующий, снова направился в переднюю.
Глушков стремительно выбежал за ним. Вслед за Глушковым повскакали с мест остальные и тоже пошли в переднюю.
Все они столпились у дверей и внимательно слушали допрос.
— Зачем ты был у дров? — резким тоном допрашивал Заверткин.
— Я, барин, с поля шел, — объяснял Швецов. — Лошадь в поле водил. Вот и узда.
При этих словах он судорожно вынул из-за опояски узду, демонстративно потряс ремнями перед собой и с жаром продолжал оправдываться:
— Вот видите! С поля шел. Сел отдохнуть около дороги, а ваш дозорный да сторожа подошли и взяли меня. У нас, говорят, пожар был. Ступай к управителю. А я и сном дело не знаю.
— Зачем у дров был?
— У дров не был. Напрасно это говорят. На камне около дороги сидел. Если бы знал, что у вас пожар был, так я далеко бы обошел, лишь бы в подозрение не попасть. Сам себе не враг.
— Вы где его взяли?
— У дров сидел.
— Не у дров, а около дороги. Дорога проходит мимо дров. Шел и присел отдохнуть. Чего зря говорить.
— Где вы его взяли?
Дозорный замялся, посмотрел на стоявших сзади него сторожей, упорно молчавших, и нерешительно ответил:
— Сидел.
— У дров сидел?
— Недалеко.
— Спички есть у него?
— Не обыскивали.
Швецов лихорадочно начал развязывать опояску и забормотал:
— Нет ни спичек, ни табаку, хоть обыщите.
Глушков подошел вплотную к Швецову и, грозя пальцем, сердито сказал:
— Ты, молодец, смотри, живо сподобишься в Сибирь!
— Что смотри-то?.. — с раздражением ответил Швецов. — Человек с поля шел, а ваши сторожа поймали и таскают по начальству. Ни в чем не виноват.
— Отведите его к уряднику, — распорядился Заверткин, обращаясь к дозорному.
— Барин, ночь на дворе, а вы человека мучаете! — взмолился Швецов.
— Урядник разберет. Проваливайте! — крикнул Заверткин.
— Вот наказание-то! — воскликнул Швецов.
— Что разговаривать, пойдем! — сказал дозорный.
Дозорный, сторожа и Швецов направились к выходу, а веселящаяся компания возвратилась в гостиную.
— Дело как будто раскрывается, — говорил Заверткин.
— Мы не ошиблись, — вторил Глушков. — Поджог был. Уж это наверно.
Мария Васильевна тоже внесла замечание:
— Вот вы, — сказала она Глушкову, — говорите, что я полемизирую с вами. Но я должна сказать вам, что вы голословны. У вас одно предположение, а улик — никаких. Удивляюсь, как можно ни с того, ни с сего взять человека и водить по начальству, допрашивать… Я бы протестовала самым энергичным образом.
— Не беспокойтесь, — возразил ей Заверткин, — следствие все выяснит… Я отправил его к уряднику, а тот разберется.
— Я сильно подозреваю, — сказал, смеясь, Глушков, — что Мария Васильевна состоит в рабочей партии…
Заверткин его перебил:
— Забудемте, господа, эту неприятную историю. Прошу выпить и закусить.
— Сейчас будет готов ужин, — заявила Елизавета Ивановна.
— Прошу, господа, прошу! — повторил Заверткин.
И снова все начали выпивать.
И веселье их больше ничем не омрачалось.
IX
Через несколько дней после первого посещения Голосовых Юношев вторично пришел к ним. На этот раз он избрал вечерний час. Но самого Голосова опять не застал дома и снова был принят Марией Васильевной.
С большим смущением в душе он переступал порог дома Голосовых, боясь, что Мария Васильевна обижена предложением уехать с ним от мужа, а Олимпиада Алексеевна, если ей удалось подслушать разговор, настроена совсем враждебно к нему.
Но дверь ему открыла прислуга. Олимпиада Алексеевна не показывалась, а Мария Васильевна встретила его чрезвычайно любезно, пригласила в гостиную и, усадив на диван, сама села против него в кресло, стоявшее у преддиванного стола.
Она в момент встречи с ним тоже чувствовала легкое смущение, навеянное воспоминанием о его признании и предложении.
Но после первых же слов взаимного приветствия гнетущее чувство мгновенно покинуло их обоих, и они снова вели беседу непринужденно и искренно.
— Дома ли Иван Ефимович? Я пришел для переговоров об устройстве спектакля. Мы условились с Иваном Ефимовичем.
— Он ждал вас сегодня. Говорил, что будем роли читать. Но его экстренно вызвали в больницу. Обожгло, говорят, рабочего Ковалева…
— Ковалева?.. Как жаль! Сознательный рабочий… И душа у него хорошая…
— Вот как.
— Он — литейщик, начитанный, умный, трезвый. Среди рабочих весьма популярен. Известен под кличкой «Выкладчик». Это значит сочинитель.
— Как сочинитель?
— Случится что-нибудь экстраординарное — он тотчас сложит стихи.
— Вот как.
— Был инженер Иллеро, гуманный, не штрафовал рабочих, и был земский начальник, народник, Акаро, оправдывавший на суде крестьян по протоколам за лесные порубки около пашен и покосов. Ковалев и сочинил стихи:
Инженер ИллероНе штрафует ничего,А судья АкароНе карает никого.
Есть у него стихи, где описывается, как добывается в руднике руда, как заготовляются в лесу дрова и уголь, описан весь процесс обработки металла на заводе, и в заключение выражается слава труду… Но я не так бы написал. Все мы живем в заколдованном кругу производства железа и страшно порабощены железом. Промышленность оживляет край и делает его жизнь интенсивной, но заводом расхищается природа, а рабочие калечатся, надрывают силы и здоровье. Железо полезно людям, оно облагодетельствовало мир, но там, где его делают, слышатся стоны, гибнет все — природа, люди…
— Вы — поэт, — сказала Мария Васильевна.
Оба помолчали, отдавшись размышлениям, а затем Юношев снова продолжал:
— Жаль мне Ковалева. Хороший, симпатичный… О рабочих говорят, что это тупой, грубый и развратный класс людей. Это неправда. Среди рабочих много людей, которые умеют понимать, мыслить и чувствовать…
— Конечно, все люди как люди…
— Мы слишком чуждаемся рабочих, и они от нас далеки, то есть в свою очередь чуждаются нас. Хмурыми их делает тяжелый труд, скудный заработок, нужда… Но я знаю, что и они тоже стремятся жить высшими интересами, верит в добро, в справедливость, в людей… И это при том, когда в их жизни столько лишений, нужды и горя!..
Он умолк и внимательно посмотрел ей в глаза, как бы желая заглянуть и в ее душу, а затем робко и тихо сказал:
