Таким образом, к утру 25 октября все Кеприкейские высоты были в наших руках. Что же касается моих ночных блужданий, то они мне наутро стали совсем ясными. Оказалось, что мое движение к назначенному мне месту было правильным, но, выйдя немного в сторону от левофланговой роты Кубинского полка, я вошел в большой прорыв, создавшийся еще с сумерек между частями. Высланные дозоры не могли установить связи, так как полк продвинулся вперед на 1500–2000 шагов.
* * *Ночным боем у Кепри-кея не решилась участь всей операции. Это был лишь пролог к событиям, которые не замедлили выразиться. В глубоком маневрировании с обеих сторон и в упорных боях противник, оставив так легко Кеприкейские высоты, сделал это лишь из чисто тактических соображений. В сведениях о нем ясно указывалось о наличии 11-го корпуса в районе Гасан-Калы, и не было сомнений, что эти силы предпримут тот или иной маневр.
С другой стороны, нам, для конечного закрепления за собой взятых высот, необходимо было овладеть так называемыми Падыжванскими высотами (название дано им было по названию развалин бывшего армянского монастыря). Эти высоты находились перед фронтом среднего и правофлангового участков полка приблизительно в 7–8 верстах. Прикрывая собою Гасан-Калу, Падыжванские высоты своим выдвинутым положением к нам ставили наши позиции в невыгодные условия: с них противнику легко было обрушиться на наш центр и на правый фланг для занятия последних. С рассветом на 25 октября были высланы один батальон кубинцев (2-й) и два батальона елизаветпольцев при двух горных орудиях 20-й артиллерийской бригады под общей командой полковника Трескина.
В девятом часу мы услышали сильную стрельбу в направлении Падыжванских высот, что означало переход отряда полковника Трескина в наступление. Около 10 часов было получено донесение, где полковник Трескин сообщал, что он, войдя в соприкосновение с противником, сбил его охранение, но дальше, ввиду превосходства над ним сил, продвинуться не мог. Указывая на недостаточность артиллерии, полковник Трескин просил о немедленной поддержке его. Минут через десять последовало приказание командира полка выступить в распоряжение полковника Трескина 3-му батальону вместе с четырьмя пулеметами, с которыми последовал и я. Подобное же приказание было дано одному из батальонов Кабардинского полка.
В одиннадцатом часу мы двинулись. Пройдя версты четыре, когда мешавший нам туман стал рассеиваться, мы ясно увидели перед собой Падыжванские высоты. У подножия их часто появлялись дымки от разрывов – очевидно, там находились наши. По пути все время попадались партии раненых, от которых ничего определенного нельзя было узнать. Пройдя с полверсты дальше, мы вышли в довольно широкую долину. Посередине ее вился ручеек, и при пересечении его дорогой (тропой) стояла мельница. Тут опять встретилась нам группа людей. Между ними были и раненые, и обозные, и пришедшие за водой. Из их сведений можно было заключить, что отряд находится в тяжелых условиях. Отбив наше наступление, полковник сам перешел в контрудар, и хотя был задержан, но с трудом и с потерями. Пройдя долину, мы стали взбираться на позицию. Уже стали посвистывать пули и хлопать шрапнели. Было около часа дня, когда мы явились к полковнику Трескину. Последний, изложив нам обстановку, указал на невыгодность занимаемой позиции. Он считал необходимым перейти в наступление, рассчитывая этим улучшить положение отряда. Однако решение отложил до рассвета на 26 октября. Это он сделал по многим причинам, и главным образом из-за отсутствия кабардинцев[23] (последние подошли позже часа, через полтора после нас).
Часам к четырем я со своими унтер-офицерами поднялся наверх к стрелковой линии (3-й батальон), с целью ознакомления с местностью, и здесь воочию убедился, в какой тяжелой обстановке находился отряд. Цепи левофлангового участка располагались на краю каменистого оврага, на противоположной стороне которого был противник. Последний командовал над нами саженей[24] на тридцать и, будучи сам невидим, не выпускал из своих глаз ни одного нашего движения. Единственно, что спасало людей, – это большие камни. Они были до некоторой степени укрытием, но в то же время и причиной рикошетных ранений.
Участок елизаветпольцев (средний) был несколько выше, но в общем обладал теми же недостатками. Что же касалось правофлангового участка (кабардинцы), то его мне не пришлось увидеть. Поднявшись на артиллерийский наблюдательный пункт, я увидел часть высот, расположенных впереди линий полка. Они были почти все изрыты окопами и представляли собой несколько оборонительных линий. Но все-таки главным превосходством противника над нами была его большая артиллерия. Он имел в распоряжении несколько батарей против двух наших горных пушек. Ко всем указанным недостаткам нашего положения нужно было приписать выдвинутость отряда вперед, чем, несомненно, мог воспользоваться противник.
Столь невыгодное положение требовало решения или двигаться вперед, или же отойти назад, но только не оставаться в этом заколдованном месте.
К вечеру огонь стих. Были спущены вниз (в овраг) дозоры, и люди стали приводить себя в порядок, готовясь к следующему, может быть, еще более тяжелому дню. Бесспорно, в них замечалась под влиянием всего пережитого усталость, но о слабости духа не могло быть и речи. Наоборот, в них чувствовалась какая-то вера в успех, хотя обстановка не давала на это данных.
– Пушек мало, да и с табачком слабо, – вот были единственные их претензии.
Под прикрытием ночи была произведена перегруппировка, поднесены патроны и пища, убитые вынесены из линии.
Пробовали окопаться, но дело продвигалось слабо, ввиду каменистого грунта. Лопата только стучала, а кирка отскакивала от камня, давая искру.
Около 12 часов ночи я был вызван к полковнику Трескину. Не помню, каковы были сведения о полке, но в сведениях о наших войсках полковник указал на движение двух полков 20-й дивизии (77-й Тенгинский и 78-й Навагинский полки) по Ольтинскому направлению в обход Гасан-Калы и, следовательно, Падыжвана. Для совместных действий полковник приказал с рассвета перейти в наступление. Дав каждому из присутствующих офицеров инструкцию, полковник приказал мне поддержать пулеметным огнем движение цепей.
Еще задолго до рассвета все были на ногах. С одной стороны – готовились к атаке, с другой – опасение, что противник сможет сам предупредить нас.
Лишь только едва стали выявляться контуры местности, как где-то вдали у противника появилось несколько вспышек, а затем услышали мы над головами характерный свист и разрывы. Спустя несколько минут мы были в пасти артиллерийского огня противника.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
