Он разводит руками и говорит монтерам, покачивая головой:
— Как же так, товарищи! Вы срываете нашу работу.
— Ага! — подслушав, подхватывают больные. — Опомнились. Прибыли. Им бы песни петь, а не свет чинить!
— Кому?
— А вон кому. Вот они, оглашенные. Бегут. Спохватились, голубчики.
Навстречу монтерам выходит заведующий в белом халате.
— Что ж, — говорит он им, — я снимаю с себя ответственность. Нехорошо, ребята. Вы нас подводите.
— Ну и ну! — покачивая головами, вздыхают больные.
И право, можно подумать, что в поликлинике каждый час гаснет свет, что «Госэнерго» назло больным и врачам что ни день устраивает происшествия и аварии.
Но разве бывает такое, чтобы в жизни дома, завода, школы и поликлиники никогда не погас бы свет?..
Разве бывает так, чтобы с кем-нибудь или с чем-нибудь никогда не случалось аварии?
Даже с людьми — самой тонкой, прочной, сложной и верной из всех на свете машин — нет-нет да и случится авария.
А ведь только про человека и говорят: «Он горит на работе». Стало быть, только он умеет гореть без помощи «Госэнерго», без помощи газа и керосина.
Даже конь, — а ведь конь-то о четырех ногах, — и тот нет-нет да и споткнется.
— Скорей! — говорит монтерам заведующий поликлиникой. — Скорей!..
И монтеры торопятся. Быстрым шагом они уходят во двор соседнего дома.
Когда ты играл во дворе со своим товарищем, не приметил ты в углу двора железную, очень странную дверь?..
Что там, за этой дверью?.. Лестница черного хода, подвал, квартира?..
Недолго думая, папа Тарасика открывает стальную дверь, ключом, который прихватил с собою из «Госэнерго».
Дверь распахивается. Перед монтерами маленькая чистая комната. Хозяева странного дома — электрические машины.
… Машины, машины — большие и маленькие. Они выкрашены в серо-голубой цвет, и на одной из них нарисована красная стрела: «Осторожно — опасно для жизни!» В этой машине заперт ток высокого напряжения.
Осторожнее, осторожнее, монтеры! Помните о правилах технической безопасности. Иначе как бы о вас не сказали товарищи: «Хороший был паренек… Но он забыл о правилах техники безопасности, неосторожно дотронулся до машины с током высокого напряжения и сгорел на работе!»
…Встретив монтеров, хозяева тихой и чистой комнаты — голубые машины и аппараты — рассказывают им на своем языке, понятном только электротехнику, где именно перебит кабель, по которому бежал электрический ток.
Электрокабель находится глубоко под землей. Для того чтобы заменить поврежденный кусок новым и прочным, должна подоспеть на место аварии машина — компрессор. Она раздробит асфальт, пробуравит землю. На место аварии прибудут рабочие и мастер-электротехник.
Когда старый кабель заменят новым, его опять засыпят землей и зальют асфальтом.
Хорошо. А как же быть с поликлиникой? Как быть с больными, которые сидят в коридорах и ждут, чтобы снова зажглась над рентгеновским кабинетом надпись: «Вход воспрещен».
Что делать монтерам? Как им дать побыстрее свет поликлинике?
Монтеры втаскивают в комнату, где живут электрические машины, тяжелый шланг.
Один его конец они прикрепят к той комнате, где электрические машины, а другой протянут к рубильнику — во двор.
Как только подведут к рубильнику второй конец тяжелого, плохо подвижного шланга, в поликлинике загорится свет.
Загорелся свет. Заработал рентген. Желтый и теплый круг света лег на стол в кабинете заведующего поликлиникой.
Видно, шланги и есть электрическая скорая помощь?
Да. Они, как укол, который быстро сделали больному, чтобы поддержать работу его ослабевшего сердца.
Но лечиться по-настоящему больной станет только потом. Только ночью проложат люди под землей кусок нового кабеля, и полетят во все стороны искры от машины — компрессора.
Только ночью будет накрепко закончен ремонт. Навсегда. На всю жизнь.
До новой большой или маленькой аварии.
А город уже не белый. Он синий. Зашло солнце. Зажглись на вечерних улицах первые огни.
Фонари горят и окошки в домах… Целая цепочка огней.
Свет сияет в окнах кино. В магазинах. В столовых.
Весь район, в котором работает папа Тарасика — монтер Искра, залит ярчайшим электрическим светом. Свет отражается в снегу. Снег блещет.
Свет! Электрический свет!
Монтеры из «Госэнерго» отвечают в своем районе за каждый фонарь, за каждый дом, за каждое не зажегшееся окошко.
В кармане у папы Тарасика лежат ключи от электрической будки, которая называется «трансформаторной».
Он может много! Он может — свет!
Но в кармане папы Тарасика кроме ключей от электрической будки, которые он сдаст своему сменщику, лежат другие ключи — ключи от собственного дома.
Папа едет в автобусе номер четыре. Он возвращается домой.
Быстро шагает по улице папа Тарасика. Чем ближе он подходит к своему дому, тем быстрее идет по улице.
Вот лестница. Он поднимается по лестнице и перепрыгивает через четыре ступеньки. Он открывает дверь своим ключом.
В квартире пусто. И тихо. И холодно.
Окошко в комнате распахнуто настежь.
Сам не зная, что делает, папа подбегает к окну и чуть не сваливается вниз.
Нет под окном Тарасика. Под окном лежит снег.
Забыв закрыть за собою дверь, папа Тарасика выбегает на улицу.
Глава седьмая
…Но что же стало с Тарасиком?
Возьмем наш потайной фонарь. (Вы помните? Он может нам осветить все на свете, даже то, о чем думает человек; даже то, как он живет далеко от нас, за стеклами и дверями своего дома; он может помочь нам взлететь и вернуться назад; он может увидеть то, что было и что еще будет.)
Взлетай, фонарик!
Вот видите? Его свет тихонько лизнул дверь парадной; мигая и вздрагивая, он пошарил во всех углах коридора.
Вот она — перевернутая качалка. Вот тарелка с молочной лапшой.
Тарасик надевает шапку, пальто и варежки.
Громко хлопая по ступенькам, он быстро спускается с лестницы своего дома.
Перед Тарасиком большая, широкая улица. По улице идут люди. По мостовой проезжают трамваи и троллейбусы.
А по двору, около дома Тарасика, бегает мальчик Азарий. Он волочит за собой на бечевке жестянку из-под консервов.
— Глазарий, дай потаскать, — раскрывши рот и останавливаясь на пороге дома, просит Тарасик.
Азарий притворяется, будто не слышит Тарасика.
Как только Тарасик выходит во двор, Азарий-Глазарий принимается еще шибче бегать взад и вперед по асфальту: видать, для того, чтобы еще громче затарахтела жестянка, чтобы еще въедливей сделался ее металлический голосок — пронзительный, похожий на шаркающий шаг больших башмаков, подбитых гвоздиками, заунывный и распрекрасный, как звук крутящегося колеса точильщика.
— Потаскать! — чуть дыша говорит Тарасик.
Но Глазарий смотрит куда-то поверх его головы. Он не видит Тарасика.
Азарий дудит толстым голосом парохода. Он поет тонюсеньким голоском трамвайных и троллейбусных проводов. «Ззинра-ра», — подхватывает жестянка.
— Глазарий!.. Говядина-жадина! Жалка-а-а, да? — чуть не плача молит Тарасик.
Пальтецо на нем расстегнулось, шапка съехала на затылок. Тарасик рысью бежит за Азарием, он спотыкается и то заглядывает в жестянку, то, обогнув Азария и жестянку, смотрит снизу вверх на вздернутый подбородок счастливого, поющего мальчика.
Очень прекрасно поет Азарий, Хорошо тарахтит жестянка. Тарасик подпрыгивает, икает от зависти и волнения.
— Гла-а-зарий! Глазарий, дай потаскать!..
Вечереет. Становится все темней и темней. По ту сторону двора — там, где улица, там, где другие дома, — зажигаются первые окошки. Зажглись. Едва приметные лучики окружили каждое большое и маленькое окно.
Еще день на дворе. Но всё — и воздух, и мостовые, и асфальт, с которого дворники уже сгребли ночной снег, — все как будто окружено чем-то дальним, синим, размытым, как растекшееся по полу пятно от синих чернил.
Вечер шагнул издалека. Ступил большой своей ногой на мостовые города, и все кругом стало очень большим, засияло, затеплилось. Вечер жмется к каждой парадной, он прячется в дальних углах двора… Стот притаившись во всех закоулках и рассказывает мерным голосом, похожим на песню мамы, что еще не кончился день.
Последние прозрачные тени ложатся на снег от тонких стволов деревьев в садике, около дома Тарасика.
И вдруг все кругом на минутку вспыхивает, краснеет.
Это заходит солнце.
Оно на той стороне города, его не видать, но полосато-красным становится большое небо. Красные широкие лучищи ударяются об асфальт двора, и все вокруг на минуту становится розовым.
Пробежало солнышко мимо парадной и позолотило новую, покрытую лаком дверь. Дальше пошло оно: легло на крышу, брызнуло нежным светом на другой стороне дома, засияло и покатилось дальше — большое и круглое.
