Извозчик за гинею довез нас к морю. Я затолкал Джима в ялик. Пришлось слегка наподдать ему, чтобы сидел смирно.
— Чуешь этот ветер? — спросил я. Он не ответил. — Смотри, как надо убирать парус!
Джим отвернулся.
— Не думай о матери. Теперь ты не скоро с ней свидишься.
— Чтоб вам провалиться! — бросил он.
— Норов в тебе есть, — сказал я новому подопечному и объяснил, как рулить. — И ругаться ты со мной будешь получше. Вон она, наша красавица, — добавил я, указывая на «Линду-Марию». — В море будешь спать без задних ног, как все юнги.
Какой-то матрос — мелкая сошка — свистнул в дудку, приветствуя нас. Большинство наших новых матросов были немногим лучше трубочистов, поскольку лучших людей уже разобрали к открытию сезона. Смоллетт тоже мало что собой представлял, зато умел пустить пыль в глаза, так что я назначил его своим штурманом.
— Господа головорезы! — обратился я к команде. — Имею удовольствие представить вам нового юнгу. Его зовут Джим Хокинс. Отныне ведите себя прилично — он парень отчаянный. Бонс, друзья мои, нас покинул, и Уитман тоже. Да и Пью приказал долго жить. — Не успел я продолжить, как набежала волна и ударила в борт, обдав наших святых пеной. — Так что поднять паруса! — приказал я. — Оставим Бристоль позади. Берите командование, мистер Смоллетт, да отведите юнгу вниз, к Соломону.
— Вас повесят, — бросил Джим.
— Непременно, непременно повесят, — ответил я. — Если сумеют поймать, дружище Джим. А до тех пор нам надо отыскать сокровище.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ТАЙНА
Я спросил Маллета, желает ли он услышать последнюю тайну. Он едва не подавился. Ты воистину щедр, если травишь его пиршественными блюдами. Маллет обсосал мосол, оставшийся от окорока в горчичном соусе, и закусил луковым пирогом. Поглощая сыр со сливками, он пробурчал «стилтон», после чего свалился с набитым животом, почти забыв о сокровищах. Тебе стоит утопить его в котле с овсянкой, вместо того чтобы бросить в воду.
Маллет, если ты это читаешь, послушай моего совета и держись подальше от больших котлов.
Сейчас грянет гром. Дождь примется заливать палубу, словно черный чай из кружки самого дьявола, а молния рассечет надвое горизонт. Гроза наконец нас настигла.
Давай же помянем Соломона, карту, Джима Хокинса, остров и мое сокровище. Клад, достойный короля.
Один матрос в порядке знакомства дал Джиму затрещину. Джим схватил его за руку и выкрутил запястье, так что тот присел. Матросу оставалось только подняться, а Джиму — нырнуть в люк, однако ни один из них не успел достичь цели, так как мои товарищи схватили мальца и привели к Соломону.
Соломон сидел, понурившись, у себя в каюте. Смоллетт поднес фонарь к его лицу. Тот закрылся рукой, чтобы остаться в тени. Смоллетт попятился.
— Капитан его запер за проклятия, — шепнул он Джиму. — Гнусный злословец. Он и меня обозвал — чумной язвой. Отвернись. У него глаза как кинжалы.
Смоллетт был посредственным моряком, пока ты его не убил — мертвец из него получился отличный. Когда ты привязал его к планширю, он раскачивался в бейдевинд, точно прощался со всем миром.
Соломон повернул голову и произнес одно лишь слово:
— Свободу!
Тут я отозвал Смоллетта наверх и сообщил Соломону, что Бонс мертв.
— Он прихватил с собой некую карту, которую получил от Пью. Мне она теперь ни к чему, но кое-кто может найти ей применение.
— Сейчас ты опять спросишь меня о шифре. Тебе неизвестно, о чем в нем говорится, — сказал Соломон.
В ту ночь я запер Джима с ним вместе, поскольку у меня возник план — как и все прочие, недурной.
— Утром расскажешь, — ответил я и пожелал им обоим спокойной ночи.
— Ты — бедняк посреди сокровищ, — произнес Соломон поутру, чуть только я отпер каюту.
— Знаю, но какой в этом смысл?
Джима трясло от холода. Я бросил ему свой камзол.
— У тебя были все богатства мира, а что ты сделал? — спросил Соломон, барабаня пальцами по зубам. — Зарыл их и остался ни с чем. Вот одно толкование. С другой стороны, что, если ты не знал своего богатства? — Он не стал дожидаться ответа. — Ты и сейчас его не знаешь: не видишь, как прекрасен мир, а потому остаешься нищим среди сокровищ.
Поразмыслив, я заметил, что мертвец должен был иметь в виду что-то еще, коли решил войти в вечность с этими словами.
— Возможно, он тоже потерпел неудачу, — возразил Соломон. Его слова меня изрядно задели. Я ответил, что не считаю себя неудачником. — Вспомни корону, — заметил Соломон, усиленно стуча по зубам.
— Да, пожалуй, — сказал я. — Моя корона пока не со мной.
Услышав «моя корона», Соломон от души расхохотался.
— Эдвард здорово нас развлек в Мурсии, — произнес он, все еще смеясь. — Теперь все, кто знал о загадках Библии, мертвы, и никаких венцов у них нет. Джимми, Луис, моряк, которому он проболтался, Бонс, Пью. Ты же расчетливый — сам сказал. Значит, остаемся только мы трое — я, ты и Эдвард. Да еще малыш Джим. И добрая часть Бристоля, а может, уже и Лондона. — Тут он, черт бы его побрал, опять расхохотался.
— Зато мы найдем его первыми, — ответил я, после чего известил Соломона о предстоящем испытании — сказал, что мальчик должен будет выбрать одного из нас в опекуны. Если Джим решит остаться с ним к прибытию на остров, я подарю Соломону свободу, но если нет — он останется у меня до самой смерти. Впрочем, состязание прекратится в любой миг, если только Соломон расскажет мне истинное значение слов мертвеца. Соломон возразил, что это будет несправедливо в отношении Джима и что он уже рассказал мне все, что знал.
— Время пошло, — сказал я.
Под моим присмотром Джим завтракал соленой треской с черным хлебом наравне со всеми. Я показал ему кофель-нагели, научил забирать концы, а от этого перешел к описанию бакштагов и того, как они держат мачты с боков. Затем я дал понять, что скоро разрешу ему карабкаться по мачтам, поскольку вижу в нем смышленого малого.
Всегда любил на славу позабавиться. Днем мы с Джимом осваивали мореходство, а вечерами Соломон вел с ним беседы о том, как спасти этот мир и спастись самому. Но что были его жалкие проповеди в сравнении с моей треской и хлебом? Тем не менее я каждый день посылал одного пройдоху подслушивать за дверью каюты и отчитываться передо мной. Перво-наперво — как передал мой человек — Джим спросил Соломона, убью ли я их, а Соломон ответил, что, может, и убью, если мне заблагорассудится. Что ж, вполне верно. Джим спросил, может ли Соломон ему помочь и как. Соломон, немного подумав, сказал ему никогда не терять надежды. Затем он прибавил, что мой корабль носило по всему свету, но всякий раз — от беды к нищете и обратно. А еще я узнал о предательстве, почти достойном меня. Соломон показал Джиму рисунок, нацарапанный фонарной сажей, почти как моя карта, и изображал он золотую корону. Стало быть, Соломон все знал и ни словом мне не обмолвился.
