материи для моей матери. Я обязана своей маме всем, — позже рассказывает она своему покровителю, тому самому человеку, который умеет не хвастаться. Туллии он нравится: она, слава богу, еще в ранней молодости достигла того уровня, чтобы быть только с теми, кто ей нравится.
— Удивительный день, — отвечает он, — сегодня я услышал от Туллии банальность! Так разве бывает? Надо поставить на скачках на какую-нибудь темную лошадку, раз уж сегодня день небывальщин.
— Ты не понимаешь! — она шутливо бьет его кулачком в бок. — Да, у меня отличная память и быстрые реакции, но именно мать сделала меня такой, какая я есть. Только благодаря ей я абсолютно свободна — живу где хочу и занимаюсь тем, чем хочу. Не слушаюсь ничьих приказов. И имею для этого достаточно денег. У меня нет ни отца, ни мужа, который командовал бы мною, как рабыней, запрещал делать то, что я люблю, и приказывал любить то, что я ненавижу. Сегодня мне хорошо с тобой, а тебе хорошо со мной, но, как только это изменится, мы расстанемся за секунду. Ведь мы не связаны кандалами законного брака, из которого выход для женщин — только смерть.
— Кажется, ты не очень уважаешь это таинство, ай-ай-ай!
— Выход из него — только смерть, причем, если выхода из брака ищет муж, — это будет не просто смерть, а ее убийство. А ведь это бывает так часто, особенно у вас, у знати, ведь замешаны деньги и это ваше «чувство чести»…
— У меня начинает складываться ощущение, что ты презираешь мое сословие, дорогая.
— Я очень многое не уважаю и презираю. Чем я тебе, собственно, и нравлюсь, не спорь.
— Действительно. Итак, ты начала петь хвалы своей матери.
— Моя мать Джулия Кампана родилась под Феррарой в очень простой семье. Она была удивительная красавица, и в юности ей казалось, что благодаря этому ей подвластно все, любой мужчина. Первый большой щелчок по носу она получила на родине, куда вернулась, узнав, что местный герцог Альфонсо овдовел и скучает. Она считала, что ее красоты достаточно, чтобы покорить его, но одна местная девица увела его прямо из-под носа у мамы. Такие поражения не забываются, они скрипят на зубах, как песок, причем годами. Тогда она выучила, что если у мужчины есть идеал внешности и ты в него не вписываешься, то это может привести к неудаче. Потом в Риме она стала спутницей кардинала Луиджи Арагонского, моего отца.
— Погоди, это же о твоей матери рассказывают какую-то забавную историю про дорогу?
— Ну это старый анекдот. Но правдивый! Папа Лев Х решил проложить новую дорогу в Риме, и на ее строительство были направлены подати, которые платят жрицы любви всех сортов. И вот улица замощена, мама идет по ней, и тут ее толкает какая-то разодетая дама, из богачей или знати, и требует уступить дорогу. Мама раскланивается: «Донна, простите меня, конечно же, у вас больше прав идти здесь первой, чем у меня». Эта шутка передавалась потом из уст в уста, и это помогло маме запомнить, насколько важна репутация.
— Так, значит, потом были и другие щелчки по носу?
— У любого взрослого их много, если только он разумен. В Риме мама держала дом, куда приходили многие, в особенности священники. Как ко мне сейчас — приятно проводить время за беседами между собой, ужинать, слушать музыку. К этому времени она научилась прекрасно петь и музицировать — вы, интеллектуалы, такие избалованные, любите, чтобы женщина, встречающая вас лаской, вдобавок и плясала красиво, и на стол умела накрывать изысканно, и беседу поддерживать.
— Что плохого в том, чтобы везде искать красоту?
— Мама очень умна, но ее раздражало, что те разговоры, которые порой эти попики-поэты вели у нее за обедами, слишком умны и наполнены непонятными именами старых покойников. Она чувствовала, что ей не хватает образования: примерно тогда она только научилась писать. А потом у нее родилась я. И когда я немного подросла, мама поняла, что хорошей куртизанки из меня никак не выйдет.
— Интересный вывод! — мямлит ее собеседник, из позы которого в данный момент совершенно очевидным образом следует, что куртизанка из Туллии — непревзойденная.
— Я подросла и оказалась тощей, угловатой. Носатой! Очевидно было, что не сделаю карьеры красотой и сладостностью. Но было ясно, что я все быстро схватываю и отлично запоминаю. Копить приданое, выдать меня замуж? Меня, внебрачную дочь куртизанки от священника? Конечно, можно, но мать не желала мне такой судьбы. Она тоже считает, что свобода — лучше, даже с позорными налогами и дурацкими законами против проституток.
— Честно тебе скажу, чтобы терпеть супругу с твоим резким языком, нужно, чтобы у нее было огромное приданое и очень влиятельные родственники, — отвечает ее собеседник.
— Конечно. Я не подарок. Женщина не должна быть подарком. Итак, ее друзья, умнейшие люди Рима, собрались на консилиум. И придумали, как спасти мою будущую карьеру куртизанки: меня стали растить как принцессу, как флорентийскую аристократку: «Наша Тереза будет умнее писательницы Кристины Пизанской!»
— Тереза?
— Ведь святой Туллии не существует. «Туллий» — это номен Цицерона. Мне сменили имя в честь великого римлянина и стали учить риторике. И философии. И литературе. И латыни, конечно. Музыка и танцы казались на этом фоне уже просто отдыхом. Слава богу, в список предметов для обучения вас, аристократов, не входит рисование: мое детство и без того было тяжелым, полным дисциплины и кучи преподавателей. Мать же и ее многоопытные подруги рассказали мне те женские секреты, которые докторам наук неизвестны.
— Тайны прикосновений и поцелуев.
— Нет. Ты говоришь про элементарную науку. Есть вещи намного сложнее. Главное, чему они меня научили, — как не терять голову от любви к мужчине. И другим нюансам.
— Например?
— Ты хочешь все мои тайны выведать? — со смехом отвечает куртизанка. — Например, про то, как чередовать жар и холод во взгляде при знакомстве с новым поклонником и в каком ритме надо появляться и исчезать в жизни того, кого хочешь завоевать, чтобы он загорелся азартом.
— О господи. Опаснейшее оружие! И что случилось, когда ты вступила в профессию?
— Попы оказались правы: таких, как я, еще не было. Вы привыкли, что монашки пишут гимны, а благородные дамы сочиняют эпистолы и поэмы. Как покойная Лукреция Торнабуони — мать Лоренцо Медичи, как маркиза Виттория Колонна или графиня Вероника Гамбара. От девок ожидают услаждения взора и слуха. Но отнюдь не равноправной беседы.
— Фехтовального поединка словами и цитатами, ты хочешь сказать. Я слышал, как ты диспутируешь.
— Мужчинам нравится мне проигрывать в спорах. Они удивляются, потерпев поражение
