Все произошло так, как хотел Карлсефни. Он предложил матери погостить у родичей таким образом, словно это была ее идея, и она отправилась в Хов верхом, со слугами и подарками. А Гудрид наблюдала, как удаляется маленькая свита, спускаясь по берегу вниз, к первому броду, и испытывала не столько облегчение, сколько печаль.
У Снорри до сих пор еще не было воспитателя; за ним присматривала Ауд Толстушка, и все на дворе знали, что мальчик не боится воды. Большинство рабов и прислуги в усадьбе служили своим хозяевам с давних пор и трудились на совесть, как и говорил Карлсефни, и экономка Эльфрид тотчас же подчинилась новой хозяйке, беспрекословно отдав ей все ключи, которые Торунн, в знак немого протеста против жены Карлсефни, вручила старой служанке.
– Хорошо, когда в доме молодая и рачительная хозяйка! – прибавила при этом Эльфрид. – А то нас маловато. К тому же первые бродяги обычно в это время и шатаются по округе, проходя к нам через Ванскард, ища себе пропитания по дворам.
Пару дней спустя Гудрид заметила нескольких человек, двигающихся вдоль реки прямо к Рябиновому Хутору. Давненько она не видывала подобного сорта людей, и все же сразу угадала, кто они, посмотрев на их рваные котомки и нетвердую походку. В ушах у нее раздался голос приемной матери:
– У таких бродяг водятся и вши, и блохи, а потому не клади их спать в своем доме. Проводи лучше их на сеновал, да прикажи сторожу следить за ними, чтобы они ненароком не подожгли чего и не украли из кладовой съестные припасы. Вымой за ними посуду хорошенько, да расспроси их обо всех последних новостях…
Эльфрид владела искусством общения с гостями, и у них очень скоро развязался язык. К тому же она умела сообщить им такие сведения, которые была бы желательно разнести по всей округе. Эльфрид поставила перед шестью парами голодных глаз большую миску моховой каши с ячменем, и, улыбнувшись, заметила им, что это их обычная пища в доме, когда хозяин возвращается домой после того, как наторговал себе с прибылью товаров в таких местах, где мало кто бывал.
Тощий мужчина с посиневшими губами, который считался предводителем, запихнул в рот большой кусок вяленой рыбы и проговорил:
– Я, Эльфрид, доходил до Льяскуга с тех пор, как ты в последний раз видела меня в Скага-Фьорде! Много людей скрывается в тех местах, и такие, как мы, всего лишь капля в том море, видишь ли. И разбойник Греттир сын Асмунда всегда может рассчитывать там на еду и ночлег; а еще Торкель сын Эйольва жил там, пока не женился на Гудрун дочери Освивра со Священной Горы…
– Ты что же, и Греттира встречал?
– Нет, – ответил старик, насаживая на нож кусок копченого тупика. – И не жалею об этом. Я шел совсем один в Свиневан, готовясь уже увидеться там с кем-нибудь, кто объявлен вне закона. А люди эти берут себе все, что придется им по вкусу. И бонды в долине уже было поймали Греттира и собирались его повесить, но тут им на головы свалилась Торбьёрг Толстушка и заставила отпустить его, потому что он ее родич. Так что сама видишь, что получается, когда мужчины не могут совладать со своими женщинами.
И он покачал головой, приняв понимающий вид, а потом взял жирный кусок форели с блюда, протянутого ему Гудрид. Затем хозяйка предложила блюдо молчаливой, однорукой женщине по имени Хельга. Кожа ее задубела, но было видно, что она еще молода. Руку ей отрубил ее парень, когда она пыталась остановить драку, как рассказывала Эльфрид. Ее суженый был убит в той самой стычке, и с тех пор бонды в ее родных местах каждую зиму давали ей ночлег. Гудрид думала, что она сама не смогла бы принять такую помощь, даже если бы оказалась в сходном положении.
Когда вечером Гудрид рассказала Карлсефни все новости, он улыбнулся и сказал ей:
– Похоже, от этих бродяг ты узнала гораздо больше, чем я на прошлой неделе, на осеннем тинге на Мысе Цапли. Хотел бы я посмотреть на Торбьёрг Толстушку, которая вызволила Греттира! Если бы у Кьяртана была такая же сестрица, он до сих пор оставался бы в живых… И все же будь осторожна, Гудрид, и не доверяй всякому, кто пожалует к нам на двор. Сюда может забрести и сам Греттир или какой-нибудь другой опасный бродяга. Если же кто-то будет искать работу, посылай его сразу к Оттару или ко мне.
Гудрид согласно кивнула мужу, пытаясь найти удобное положение в постели. Крупный же у них будет ребенок, думала она, теперь ей было тяжело даже стоять у ткацкого станка. Карлсефни обнял ее, и она забыла об усталости. Она так редко видела его, с тех пор как они приехали в Исландию, а теперь он еще отослал своих людей на ловлю трески в Островном Фьорде и на выпас овец в горах, и сам еле управлялся по хозяйству.
Закат солнца медленно перемещался к югу, и дни становились все короче. Вершины фьорда отбрасывали длинные тени, и приходящие с гор люди жаловались на холод и снег. Карлсефни вытащил «Рассекающего волны» на сушу, приготовив корабль к зиме, а вскоре они с Гудрид отправились на Воздвижение в Хов, где Халльдор представил им своего домашнего священника – худощавого, бледного крестьянского сына.
Было ясное морозное утро, когда они тронулись со двора, но к середине дня так разогрело, что Гудрид нарадоваться не могла, сидя в седле и отдыхая от работы. Она напрочь забыла о том, что ей вновь предстоит оказаться лицом к лицу со свекровью, причем впервые после того, как Торунн уехала из дома. Гудрид уже привыкла к большим, просторным домам на Рябиновом Хуторе, так что не удивилась Хову, стоящему на берегу фьорда. Все здесь свидетельствовало о богатстве хёвдинга Халльдора – и толстый слой дерна, которым заботливо были обложены стены построек, и искусно вырезанные коньки крыш. В красиво убранном к празднику зале стояла старая Торунн вместе с женой Халльдора и встречала гостей. Похоже, ей здесь жилось славно, и она милостиво кивнула Гудрид, спросив о Снорри.
– Снорри скучает по бабушке, – ответила ей Гудрид.
Они оставались в Хове три дня. Новоиспеченный священник был еще неопытен и медленно, смущенно говорил о христианстве, а Гудрид думала, что она, прожив год в Норвегии, разбирается в этом получше его. Во время мессы она рассеянно думала о своем.
Церковь Халльдора была не больше Тьодхильдовой, и в ней еще пахло свежим деревом. Ряса священника была из грубого сукна, не похожая на тонкое, черное одеяние Эгберта. Нечего было и сравнивать аскетический, серьезный облик старого священника с бледным и испуганным юношеским выражением лица новичка. И Гудрид думала, как же священник Халльдора сумеет ответить на ее вопросы о грехе. Если, конечно, же, у нее вообще найдется время поразмыслить о подобных вещах! Ей помогали по хозяйству, но предстояло много хлопот с новым ребенком…
Под невнятное бормотание священника она уносилась мыслями к крохотному тельцу, которое уже жило в ней, и рука ее искала на груди крест и амулет Фрейи. Приятная тяжесть этих священных предметов давала ей опору и утешение, которые она искала в церкви.
Она знала, что беременность красит ее, делает дородной, и она грелась в лучах дружелюбия, которым одаривали ее хозяева и другие гости. Только старая Торунн не обмолвилась с ней ни словом.
Пришла пора уезжать домой, и жена Халльдора, нежно поцеловав Гудрид, сказала ей:
– Мне кажется, ты угадываешь мысли других, потому что ты всегда поступаешь так, как мне этого хочется!
– Рада была угодить тебе, – весело произнесла Гудрид и повернулась к свекрови, чтобы попрощаться с ней.
Она ждала, что Торунн, как обычно, подставит для поцелуя свою щеку, глядя в сторону, но та сама поцеловала невестку и протянула ей узелок с одеждой:
– Если Снорри будет расти так же быстро, как и его отец в этом возрасте, то ему понадобится обновка.
Через открытую дверь просачивался свет, и Гудрид увидела красное детское платье из прекрасной тонкой шерсти. Вокруг ворота и рукавов поблескивало серебряное и золотое шитье. Старые глаза То-рунн немало потрудились над такой работой.
– Никогда не приходилось мне видеть столь искусной вышивки, Торунн. Мне бы так хотелось, чтобы ты видела лицо Снорри, когда я дам ему этот подарок и скажу, от кого он, – сказала Гудрид.
– Знаю я этих мальчишек, – сказала Торунн и подставила свою щеку. Гудрид тепло поцеловала ее.
– Почему твоя мать не поехала сейчас с нами? – спросила Гудрид Карлсефни, когда кони их спускались по склону к броду.
– Не знаю, я не стал спрашивать у нее об этом. Есть люди, с которыми лучше помолчать, чтобы избежать повторного объяснения.
Они скакали в молчании, наслаждаясь видом широкой долины с ухоженным дворами и красотой пламенеющих гроздьев рябины. На лугах пасся скот. Скоро начнется убой скота, а оставшихся загонят на зиму в хлев. Возвращаясь домой, Гудрид мыслями уже унеслась к хозяйственным хлопотам.
В легкой утренней дымке светило осеннее солнышко, перевалив через горные хребты на востоке, и вдали виднелся пар от горячих источников в долине. С тоской в голосе Гудрид произнесла:
