его хазарами. Икмор шел направо, туда, где со своим отборным полком вершил ратный труд сам великий князь. Там, понятное дело, битва кипела жарче всего. Еще до начала основного штурма мокшанские и эрзянские лучники заприметили коренастую фигуру в простом тяжелом доспехе и в клепаном шлеме безо всякой насечки. Святославовы отроки и ближние бояре то и дело бросались вперед, чтобы его заслонить, если не щитом, то своими телами.
— Не застите! — недовольно рычал на них князь. — Что вы тут путаетесь под ногами?
Верный обычаю, он первым поднял тяжелый лук и первым бросил копье, а потом достал из ножен меч, и уже никакая сила не могла его остановить, и сама смерть в страхе бежала от него. Этой ночью он видел во сне сокола, с одного броска сбившего наземь жирного селезня. Знающие люди сказали, что это добрый знак. Утка, как известно, почитаема всеми финнами за то, что достала со дна морского комочек земли, из которой мудрец Вяйнямёйнен сотворил весь мир. Святослав же вел свой род от Перунова вестника — сокола Рарога.
Соколы и орлы кружили над градом, привлечённые запахом свежей крови, и со всей округи к кромке леса собирались алчные лисы и волки. А люди рубили и рубили друг друга, умирали, но не отступали, и у каждого, кто сегодня сражался, была своя правда, и каждый ее до последнего вздоха защищал. И боги верхнего и нижнего мира взирали на них. А потом, когда у полков обеих рук начали иссякать силы, когда чело, которым командовал Свенельд, дрогнуло под напором буртасов: там, выскользнув из железного кольца Лютоборовых и Неждановых дружин, с сотней эль арсиев и хазар объявились Иегуда бен Моисей и Ратьша, с Итиля раздался боевой клич словен и псковичей. Бросая на мелководье ладьи, люди воеводы Сфенекла устремлялись на стены, которые уже никто не защищал, выворачивали бревна частокола и, проламываясь вперед, со свежими силами вступали в бой. Судьба Обран Оша была до конца спрядена.
Со смешанными чувствами разглядывая лежащие повсюду порубленные и пострелянные тела, глядя на пленных, понуро ожидавших решения своей участи, Войнег вновь размышлял о выборе, который сделал Атямас, и сравнивал его с выбором Ждамира Корьдненского. Тогда, год назад, едва ли не половина бояр и тот же Незнамов сын сочли его выбором труса. Спору нет, как говорит Святослав русский, мертвые сраму не имут. Но почему на душе такая пустота?
— Не думаю, что мне захочется когда-нибудь сложить об этой битве песню, — словно угадав мысли Войнега, хмуро проговорил Хельги.
— Эти люди храбро сражались и пали с оружием в руках, стало быть, в следующей жизни они найдут лучшую участь! — привычными словами отозвался Добрынич, но на душе почему-то легче не стало.
— Моя вера учит, что жизнь у человека в этом мире одна, — возразил русс, — и для Господа каждая душа бесценна, потому нужно трижды подумать, прежде чем ее с телом разлучать.
— Мы предлагали им мир! — напомнил ему Неждан, который все еще переживал по поводу неудачи с Мстиславичем и потому злился на мокшан. — Они нам не оставили выбора!
— Выбор есть всегда, — провел рукой по шраму на лице Хельги. — Я едва убедил князя не предавать смерти всех пленных без разбора, но я его понимаю. Сколько наших полегло под этими стенами, да и на пути сюда!
— Так пусть вина за их кровь падёт на головы Атямаса и хазар! — подытожил Незнамов сын.
В самом деле, хотя потери русского воинства не стоило и сравнивать с потерями буртасов, у которых из каждой сотни девяносто девять пали или попали в плен, убитых исчисляли десятками, а раненых — сотнями. Анастасий, Тороп и дед Молодило с Улебом, еще до того, как закончилась битва, вступили в новую борьбу с незваной гостьей, и у них не хватало рук.
— Ну что, бродяга, отвык справляться без своей любимой сестры? — беззлобно пошутил Хельги, глядя, как ромей все больше горячится, пытаясь объяснить кому-то из своих помощников, как нужно держать поднос с инструментом и куда надо светить.
Анастасий обвел глазами тех, кому уже помог и кто ещё нуждался в его помощи, и тряхнул кудрявой головой:
— Я всегда говорил, что руки Феофании были бы здесь не лишними. А уж когда дойдем до хазарской земли — тем паче.
— Война — не женское дело, — вздохнул Хельги.
— Почему это? — неожиданно встрял в разговор Сорока, дремавший неподалеку в обнимку с бочонком медового пива. — Вон, например, с новгородцами какая-то льчица знающая пришла. Так половину раненых туда несут. Я сам видел ее только издаля, но точно вам скажу, это баба, молодая, в самом соку и, кажется, даже в тяжести!
Анастасий, на миг застыв с куском ветоши в руке, вопросительно глянул на зятя. Хельги только плечами пожал. И тут в его ногу ткнулся пятнистым лбом Малик, а ведь Войнег точно знал, что пардуса воевода скрепя сердце отправил в Новгород охранять покой молодой боярыни и ожидаемого к концу осени первенца.
— Я дядьке Нежиловцу сейчас всю бороду повыдергаю! — пообещал русс, рассеянно проводя рукой по загривку млеющего от радости, что хозяин снова с ним, Малика и уверенно находя среди новгородских ладей знакомую снекку с фигурой Георгия Победоносца, вырезанной на носу. — Это что еще они выдумали?
Но оказалось, что честный кормщик перед своим молодым вождем ни в чем не виноват. По пути им встретился новгородский воевода Сфенекл. Вид темник имел несколько смущенный:
— Это я их развернул, — пряча глаза, сообщил он. — От самого Вышнего Волока они с нами идут. Понимаешь, нельзя твоей красе сейчас в Новгород. Совсем старый Соловьиша ума решился. Храм отца Леонида зимой хотел спалить, едва отстояли, он тогда в лесах скрылся, не сумели отыскать. А после нашего ухода он и вовсе всю власть в городе себе взял. Понимаешь, он же волхв, а с его братом не всякий связаться решится: вдруг какую порчу наведёт…
Войнег знал, что именно ссора с новгородским кудесником, о котором даже вещий Арво говорил, что это человек вздорный и мстительный, всем иным богам предпочитающий сумрачных обитателей нижнего мира, около года назад вынудила новгородскую боярышню покинуть родимый дом.
— Князь про то ведает? — спросил Хельги.
— Он сейчас как раз там, — ещё больше смутившись, ответил Сфенекл.
Когда они подошли, Мурава, поглощённая врачеванием, даже не обернулась. Ее статная, слегка округлившаяся фигура выражала глубочайшую сосредоточенность. Молодая женщина вытаскивала стрелу, пробившую сбоку навылет горло какого-то бедолаги, в котором Войнег не сразу признал горделивого Свенельда. Дела темника обстояли неважно: Войнег не припоминал
