Как солдата его прежде всего характеризовала гибкость. Он часто говорил, что при подготовке к битве планы незаменимы, но, как только битва началась, план становится совершенно бесполезным. Нигде это качество не проявилось столь ярко и действенно, как в его реакции на захват моста в Ремагене.
Эйзенхауэр обладал выдающимся умением понимать намерения врага. Только он один в сентябре 1944 года понял, что немцы будут сражаться до последнего патрона, и только он один осознал 17 декабря, что в Арденнах немцы начали контрнаступление, а не контратаку.
В Средиземноморье он был крайне осторожен в своих шагах, но в кампании в северо-западной Европе он продемонстрировал и смелость, и готовность идти на риск. Лучшим примером этому служит его решение десантировать в день "Д" 82-ю и 101-ю воздушно-десантные дивизии, несмотря на решительную рекомендацию Лей-Мэллори отложить десант. Если учесть громадный вклад парашютистов в успех дня "Д", то уже за одно это Эйзенхауэр достоин своей славы.
Он сделал много ошибок, хотя и меньше, чем в Средиземноморье. Некоторые происходили из-за выбора наименьшего из зол — пытаясь умилостивить Монтгомери, он не сумел взять Кан в середине июня 1944 года; по этой же причине не удалось разгромить немцев в Фалезе в середине августа и взять Антверпен в середине сентября. Капризы Монтгомери дорого стоили союзникам в начале января 1945 года, когда Монти не сумел замкнуть окружение немцев в Арденнах. Настрой Айка на наступление поздней осенью 1944 года стал главной причиной разведывательного провала в Арденнах. Эта неудача привела к самым тяжелым потерям американцев за всю войну.
Для критиков Эйзенхауэра его самой большой ошибкой является отказ от взятия Берлина (автор настоящей книги готов горячо спорить по этому поводу). В более широком смысле Эйзенхауэр был, конечно, не прав, питая столько веры (надежды) в будущее американо-советских отношений. Ему следовало бы понять, что невольных союзников разделяет слишком многое.
Но как стратег, представитель наивысшего командного искусства, он был чаще прав, чем ошибался. Он был прав в выборе Нормандии как места высадки, он был прав в выборе Брэдли, а не Пэттона в качестве командующего 1-й армией, он был прав, настояв на использовании бомбардировщиков против французских железных дорог, он был прав, выбрав наступление широким фронтом на Германию, он был прав, увидев в арденнском контрнаступлении немцев возможность для ответного удара, а не провал, он был прав, устроив генеральное сражение на западном берегу Рейна. Он был прав в своих больших решениях.
Он был самым удачливым генералом самой великой войны в истории человечества.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
МИР
Ко времени капитуляции Эйзенхауэр стал символом сил, которые разгромили нацистов, и надежд на лучший мир. Популярность его была поистине всемирной. Он вселял в людей непередаваемую уверенность. В месяцы после капитуляции в Реймсе при возникновении крупной проблемы тут же возникало его имя. Эдвард Р. Марроу сказал президенту Трумэну, что "единственный человек в мире", который может заставить работать ООН, — это Эйзенхауэр. Сидней Хиллмэн, профсоюзный деятель, говорил, что "только один" Эйзенхауэр может направить Германию в демократическое русло. Алан Брук признался Эйзенхауэру, что, если будет еще одна война, "мы доверим вашему командованию своего последнего солдата и свой последний шиллинг" *1. И демократы, и республиканцы чувствовали, что только Эйзенхауэр может принести и тем, и другим победу на президентских выборах 1948 года. Сам Трумэн сказал Эйзенхауэру в июле 1945 года: "Генерал, что бы вы ни захотели, я готов вам помогать получить желаемое. Это определенно касается и президентства в 1948 году" *2.
Сам Эйзенхауэр желал тихой отставки, во время которой он мог бы заняться писательством и чтением лекций. Но до выполнения этого желания оставалось ждать еще шестнадцать лет, поскольку нация продолжала призывать его к себе на службу на том основании, что он был "единственный человек", который мог справиться с новой задачей, а раз так, то его "долг" состоял в том, чтобы принять предложение. Он служил нации в пяти должностях — главы Американской оккупационной зоны в Германии, начальника штаба американской армии, президента Колумбийского университета, верховного главнокомандующего НАТО и президента Соединенных Штатов. И каждый из этих постов он принимал с неохотой, во всяком случае, он так говорил себе, своим друзьям и широкой общественности. Однако нет сомнения, что ему нравились вызов, новые задачи и получаемое от работы удовлетворение, и от пятидесяти четырех до семидесяти лет он был слишком активен, витален и поглощен работой, чтобы просто уйти в отставку. Не был он и совершенно равнодушен к удовольствиям власти и ее следствиям.
И хотя послевоенная карьера Эйзенхауэра вознесла его на восемь лет на вершину мировой власти, для него, так же как и для Вашингтона и для Гранта, с окончанием войны остались за плечами самые великие моменты его жизни. Несмотря на успех в политике, ничто после Вэлли-Форджа и Йорктауна для Вашингтона, Уайлдернесса и Аппоматтокса для Гранта не могло превзойти этих военных событий по драматичности, важности и полученному личному удовлетворению. Точно так же и для Эйзенхауэра — ничто для него не могло сравниться с днем "Д" и Реймсом.
Когда новость о капитуляции разнеслась по миру, она стала, по словам Черчилля, "сигналом к самому бурному взрыву радости в истории человечества". Для Эйзенхауэра последовавшие недели были полны деятельности — утрясание дел с русскими, оккупационные обязанности, дипломатические трудности, передислокация американских войск из Европы на Тихий океан, развлечение прибывающих важных персон, — но большая часть его энергии уходила на яркое, изматывающее, чарующее, долгое празднество.
Оно началось 15 мая, когда он принял приглашение провести вечер в Лондоне. С ним отправились Джон, Кей, Джимми Голт и Брэдли. Они взяли с собой восемнадцать бутылок лучшего шампанского из Реймса, а отужинали в ресторане отеля "Дорчестер", после чего отправились в театр. В вечеринке принимала участие и мать Кей, сама же Кей сидела рядом с генералом в театральной ложе, что запечатлено на знаменитой фотографии и добавило сплетен об их взаимоотношениях. В первый раз за три года Эйзенхауэр смотрел спектакль и ел в ресторане, это было его первое появление на широкой публике с июля 1942 года, и он поразился, каким знаменитым и популярным он стал. Публика в театре заулыбалась, закричала и потребовала от него спича. Он поднялся в своей ложе и сказал: "Это очень приятно возвратиться в страну, на языке которой я почти могу говорить" *3.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
