Отвечал он примерно так: «Хлеба у нас в этом году достаточно и для засева в недородных областях, и для прокормления всего населения всего Советского Союза. По имеющимся данным, наши хлебные богатства составляют в этом году приблизительно 2,8 млрд. пуд. На душу населения хлеба приходится примерно 20 пуд. При таком количестве потребность республики в хлебе удовлетворяется полностью и, кроме того, остается чистый излишек в размере около 100 млн. пуд. Из этого излишка возможно было бы часть вывезти за границу, но правительство очень осторожно подходит к этому вопросу. Оно решило допустить экспорт (вывоз) только тогда, когда полностью будет ясна вся картина урожая по всей стране, когда полностью будет обеспечено все население страны в городах и деревнях и когда после всего этого останется у правительства запасный фонд для того, чтобы влиять на внутренний рынок, на его хлебные цены, не допуская спекуляции и наживы частных торговцев. И только после всего этого, после того как все это будет полностью и целиком обеспечено, только тогда можно будет подумать о вывозе хлеба за границу. Вместо хлеба в этом году нужно усилить вывоз леса и другого сырья, которые тоже могут дать немалый доход нашим советским республикам»[105]. Он старался все разъяснить самым простецким языком — в стиле Калинина, чтобы ни у кого не возникло недоуменных вопросов. Шмидт помог Рыкову найти эту интонацию: «Кого поддержать? Мы оказываем помощь пострадавшему крестьянству за счет трудовых денег других крестьян в других областях нашей республики, с которых мы взяли налог. Поэтому особенно надо стараться, чтобы трудовые деньги не пропали зря, чтобы помощь была оказана наиболее бедным крестьянам. Таким, которые без помощи не смогут уберечь своего хозяйства от разорения»[106]. Полуголодным беднякам после таких писем становилось чуть слаще.
Конечно, это была попытка утешить, пресечь панику. На деле пришлось увеличивать налог для крестьян из непострадавших губерний, чтобы хоть как-то помочь голодающим. В первую очередь поддерживали бедняков. В идеале. В реальности получалось по-разному.
Трудно за ворохом официальных докладов, статей и частных писем разглядеть подлинную фактуру тех голодных месяцев.
О сомнениях и метаниях Рыкова свидетельствует доклад «О неурожае и хлебоэкспорте», произнесенный на пленуме ЦК РКП(б) 20 августа. Предсовнаркома не скрывал от товарищей противоречий, которые его терзали: «Официальный орган, который несет ответственность за подсчет урожая, ЦСУ устанавливает урожай этого года в размере 2640 млн. пудов. Непосредственные статистические данные показывают меньший урожай, и эта цифра получена путем внесения в них поправочного коэффициента. В результате опыта статистических работ будто бы установлено, что данные с мест всегда несколько преуменьшают урожай. <…> Если учесть и остатки от прошлого года, которые Госплан и ЦСУ высчитывают более чем в 150 млн., то общая сумма тех ресурсов, которые в настоящее время находятся в распоряжении республики, составит приблизительно 2800 млн. пудов, то есть столько же, сколько и в прошлом году. Я этим подсчетам не совсем верю, потому что они не могут объяснить для меня основного факта: в прошлом году мы имели низкие цены на хлеб и большее предложение хлебных излишков. Конечно, на возникновение этого экономического факта мог влиять целый ряд побочных явлений, но они одни не могли бы его определить»[107].
Официально о «голоде», в отличие от 1921 года, было решено не говорить. А точнее — рассуждать на эту тему осторожно. Главным образом — чтобы не бросать тень на НЭП… Да и престиж обновленного после смерти Ленина правительства имел значение. В том числе — личный престиж Рыкова, о поездках которого по голодающим районам газеты писали оживленно. Экспорт хлеба в 1924 году, разумеется, сократился — и это был болезненный удар по экономике. На помощь крестьянским хозяйствам правительство выделило 70 миллионов рублей — сумму немалую, но недостаточную, чтобы обойтись без человеческих потерь. Рыков пояснял: «Наша общая казна небогата. Чтобы оказать эту помощь нуждающемуся крестьянству, мы должны были сократить целый ряд совершенно необходимых расходов и увеличить по сравнению с прошлым годом налог на крестьян в районах, не застигнутых неурожаем. Таким образом, помощь пострадавшему от неурожая крестьянству идет из тех налогов, которые мы собираем с населения, и в частности, с крестьянства, которое далеко еще не стало на ноги, не оправилось от всех бед и разорений царской и гражданской войн. Поэтому правительство нашей республики относится с чрезвычайной бережливостью к этой помощи. Налоги уже достаточно велики, и каждую копейку, которую мы по налогам собираем, нужно расходовать с величайшей бережливостью и только для наиболее нуждающегося крестьянства». Да, он умел говорить и писать об актуальном, о наболевшем, не скрываясь в тумане дипломатической риторики.
![]()
Выступление Рыкова на II Всероссийском съезде агрономов. 1924 год [РГАКФД. 2-30783]
Очередной недород стал для правительства веским поводом для форсированного (насколько это было возможно в те времена) развития сельскохозяйственного машиностроения. Люберецкий завод для изготовления земледельческих машин в начале 1925 года признали предприятием общесоюзного значения. Весной того же года Совнарком принял решение о льготной продаже крестьянству сельскохозяйственных машин и орудий, произведенных государственными заводами. Эта мера несколько повысила популярность советской власти в крестьянской среде, которая вообще-то относилась к большевикам главным образом отчужденно.
Где голод и борьба с ним — там проявляется преступная халатность бюрократии — и всяческие воровские схемы при распределении государственной помощи. Ревизоры нередко фиксировали прискорбные последствия этой политики: «Население северной части Покровского кантона на 50 % не имеет хлеба, от 35 до 45 % продержатся своим хлебом 2–2,5 месяца и не более 6–10 % просуществуют своим хлебом до нового урожая. Крестьяне Покровского кантона питаются суррогатами, в Краснокутском кантоне зарегистрировано несколько случаев голодной смерти и заболевания цингой. По всей республике 20 % голодающего населения кормятся сусликами и травой»[108]. Рыков побывал в этой республике, попытался оперативно спасти ситуацию, но, как видим, дело спорилось медленно.
Справиться с последствиями недорода за один сезон, за один год вряд ли было возможно. Пораженные голодом области заметно недоедали до лета 1926 года.
Самый объективный анализ недорода 1924 года Рыков получил от экономиста С. Крылова — человека прямодушного и профессионального: «Неурожай является последствием не только засухи, но и войны и голода 1921 г., продразверстки и, отчасти, продналога, взявших много хлеба и живой тягловой силы и ухудшивших обработку. Острота продовольственного положения объясняется отсутствием старых запасов хлеба в амбарах у крестьян, а отсюда и необходимость помощи в больших суммах от правительства»[109]. Чего-то подобного Рыков от Крылова и ждал — возможно, он и сам имел отношение к этому аналитическому документу.
В рассуждениях Крылова легко увидеть поддержку рыковской политики с его ставкой на рынок.
И все-таки приметим: этот послевоенный голод, о котором советская пропаганда старалась молчать, станет одним из доводов в пользу тотальной коллективизации. То есть доводом против стратегии Рыкова, предлагавшей более сложную «игру» с крестьянством[110].
3. Финансовые метания
С первых дней работы после смерти Ленина Рыков оказался в кругу финансовых проблем. Некоторый опыт в этой области у него уже имелся. Одним из принципов НЭПа было включение страны в международное разделение труда и развитие сотрудничества с зарубежными странами. Шли торговые переговоры с крупнейшими странами Запада, которые еще недавно считались непримиримыми врагами. Но как торговать и вести самостоятельную хозяйственную деятельность в отсутствие твердой валюты? Затруднительно.
