Снова прокатился гром, на этот раз ближе и резче. Теперь этот звук вызвал у нее приступ отчаяния. Дождь испортит их пикник, дождь смоет праздник «Дочерей и Сестер» на набережной Эттинджерс, из-за дождя могут даже отменить концерт.
Не волнуйся, Рози, гром грохочет только на картине, и все это — лишь сон.
Но если это сон, то почему она все так же чувствует свои сплетенные пальцы под затылком на подушке? Почему она ощущает лежащее на ней легкое одеяло? Как она все еще может слышать шум уличного движения за окном?
Кузнечики пели и стрекотали: тррр-тррр-тррр-тррр-тррр.
Ребенок плакал.
Ее зрачки под веками вдруг озарила оранжевая вспышка, как от молнии, и вновь прогрохотал громовой раскат, на этот раз совсем близко.
Рози задохнулась и вскочила с кровати. Ее сердце гулко билось. Не было никакой молнии. Никакого грома. Ей казалось, она все еще слышит стрекот кузнечиков, так и есть, но, возможно, это просто игра воображения. Она посмотрела на противоположную окну сторону комнаты, и ее взгляд выхватил темный прямоугольник, прислоненный к стене под ним. Роза Марена. Завтра она положит картину в хозяйственную сумку и возьмет с собой на работу. Наверное, Рода или Кэрт знают какое-нибудь место неподалеку, где картину смогут вставить в новую раму.
Она по-прежнему слышала слабый стрекот кузнечиков.
Из парка, подумала она, и снова улеглась в постель.
«Стрекочут даже при закрытом окне? — спросила Послушная-Разумная. В тоне ее звучала ирония, но настоящего беспокойства не было. — Ты уверена, Рози?»
Да, она была уверена. В конце концов уже почти лето, поднимайте ваших кузнечиков, ребята, и пусть стрекочут о любви! Да. Может, и впрямь что-то странное творится с этой картиной? Скорее, конечно, странности происходят в ее травмированном воображении, но, предположим, дело действительно в картине. Ну и что? Она не видела в этом ничего дурного.
«Но не предупреждает ли она тебя об опасности, Рози? — Теперь в тоне Послушной-Разумной звучала тревога. — Почему тебя так тревожит эта картина? Можешь ты поручиться, что оттуда не исходит опасность?»
Нет, она не могла поручиться, но, с другой стороны, опасность была повсюду. Взять хотя бы трагедию бывшего мужа Анны Стивенсон.
Только она не хотела думать о том, что случилось с Питером Слоуиком. Она не хотела в мыслях возвращаться туда, что в кружке терапии называлось «Местом вины». Хотела думать о субботе и о том, каково ей будет ощутить поцелуй Билла Стэйнера. Положит ли он руки ей на плечи или обнимет за талию? Каково будет почувствовать прикосновение его губ к ее губам? Станет ли он…
Голова Рози откинулась. Грохотал гром. Кузнечики стрекотали громче, чем прежде, и вот один из них запрыгал по комнате к кровати, но Рози не заметила его. На этот раз струна, связывавшая ее разум и тело, ослабла, и она погрузилась в темноту.
3
Ее разбудила вспышка света, на этот раз не оранжевая, а ослепительно белая. За ней раздался громовой раскат — не ворчанье, а настоящий грохот.
Рози села на кровати, задыхаясь и прижимая одеяло к груди. Вспышка повторилась, и в ней она увидела свой стол, кухонный столик, диванчик, раскрытую дверь в крошечную ванную и отдернутую душевую занавеску, разрисованную цветочками. Свет был таким ярким, а ее глаза настолько не готовыми к нему, что она продолжала видеть все предметы даже после того, как комната снова погрузилась во мрак, только цвета вывернулись наизнанку. Она поняла, что до сих пор слышит детский плач, но стрекот кузнечиков прекратился. И еще дул ветер. Она не только могла его слышать, но и чувствовать. Ветер шевелил ее волосы на висках, и она слышала шелест, шорох и шуршание страниц. Она оставила ксерокс гранок следующего романа Ричарда Рейсина на столе, и ветер гонял их по полу комнаты.
Это не сон, подумала она и спустила ноги с кровати. Потом Рози взглянула в сторону окна, и у нее перехватило дыхание. Или окно исчезло, или вся стена превратилась в окно.
Так или иначе, за окном больше не было Трентон-стрит и Брайант-парка. Там была женщина в розмариновом хитоне, стоящая на вершине холма, и смотрела вниз, на руины храма. Но теперь край короткого хитона трепетал у ее длинных гладких бедер. Рози стали видны ее дивные светлые волосы, выбившиеся из косы и развевающиеся на ветру, и золотые молнии, пронзающие небо. Теперь она могла видеть, как лохматый пони качает головой, когда он щиплет траву.
А если это окно, то оно раскрыто настежь. Пока она смотрела на раскрывшуюся панораму, пони просунул свою морду в ее комнату, понюхал деревянные панели пола, счел их малоинтересными, попятился назад и вновь стал пастись на своей стороне, на лужайке.
Снова вспышки молний, еще один раскат грома. Налетел ветер, и Рози услышала, как рассыпанные странички шелестят на полу кухоньки. Край ее ночной рубашки заколыхался вокруг ног, когда она встала и медленно подошла к картине, которая теперь занимала всю стену от пола до потолка. Ветер откинул назад ее волосы, и до нее донесся сладкий, возбуждающий запах приближающегося дождя.
Теперь уже скоро, подумала она. Я вся вымокну. Наверное, мы вымокнем до нитки…
«Рози, что ты выдумала? — завопила Послушная-Разумная. — Ради всего святого, ты же не…»
Рози заставила умолкнуть этот голос — она уже достаточно наслушалась его, на всю оставшуюся жизнь, — и подошла к стене, которая больше не была стеной. Прямо перед ней, не дальше чем в пяти футах, стояла женщина в хитоне. Она не обернулась, но Рози теперь видела, как трепещет ее поднятая рука, как вздымается и опадает в такт дыханию левая грудь, как эта женщина смотрит вниз с холма.
Рози сделала глубокий вдох и шагнула в картину.
4
На той стороне было по меньшей мере на пять градусов холоднее. Высокая трава щекотала ей щиколотки и икры.
Сначала ей показалось, что до нее снова донесся едва слышный детский плач, но потом плач оборвался. Она оглянулась через плечо, рассчитывая увидеть свою комнату, но та тоже исчезла. В том месте, через которое она шагнула в этот мир, раскинуло ветви старое, узловатое оливковое дерево. Под ним она увидела мольберт художника и стоящий рядом стул. На стуле лежала открытая коробка живописца с кисточками и красками. Натянутый на мольберте холст был точно такого же размера, как картина, которую Рози купила в «Займе и Залоге». На ней была изображена ее комната на Трентон-стрит, открывающаяся с той точки на стене, где она повесила «Розу Марену». Там, посередине комнаты, стояла женщина — явно сама Рози, — лицом к двери, выходящей на лестничную клетку второго этажа. Ее положение и поза слегка отличались от позы и положения женщины, смотревшей вниз с холма на руины храма. Рука, например, не была поднята, но странное сходство напугало Рози. И еще кое-что пугающее обнаружила она в этой картине: на женщине были темно-синие, сужающиеся книзу брюки и розовая блузка — тот самый наряд, который Рози уже решила надеть, когда поедет на мотоцикле с Биллом. Придется надеть что-нибудь другое, в панике подумала она, словно, сменив одежду в будущем, она в силах изменить то, что видела сейчас.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
