На мой взгляд, стокгольмский синдром — актуализация древнейшего социально-психологического инстинкта реакции на критически высокий уровень репрессии. Российское население в своих отношениях с властью веками страдает стокгольмским синдромом. Сакральная власть — субъект ничем не ограниченной репрессии, рождает сложное амбивалентное чувство, в котором страх и любовь взаимопроникают.
Репрессия властная и низоваяКак правило, под репрессией понимают властную форму этого феномена. В такой перспективе репрессия предстает чем-то внешним, чуждым природе общества и культуры. Власть, мол, у нас такая. Но это не так. Высокий уровень властного насилия — лишь наиболее яркое, лежащее на поверхности выражение репрессивного характера русской культуры.
Репрессия, как я уже отмечал, закреплена во всей целостности этой культуры. На самом базовом уровне российского сознания насилие видится как основной и универсальный регулятор. Первая рефлекторная реакция на любую проблему, исток которой усматривается в нежелательном поведении другого, — одернуть, вмазать, выпороть, отделать его так, чтобы сто лет помнил… Традиционно ориентированные люди убеждены: самая эффективная форма решения острых социальных проблем — крайние формы насилия. Только они способны вызвать в преступниках трепет и отвратить общество от катастрофы.
Вспомним типичную реакцию советского обывателя на сообщение о суде над обвиняемыми в воровстве: на Востоке, мол, за кражу руки рубили, а мы все миндальничаем. Сегодняшние дискуссии в Интернете показывают, что этот тип массового сознания за прошедшие десятилетия никуда не исчез. Вызывающее преступление рождает призывы к восстановлению смертной казни. Вооруженные выступления сепаратистов — требования ковровых бомбардировок. Деятельность лиц и движений, объявленных официозом врагами государства, рождает списки «врагов русского народа», завершающиеся поэтической цитатой «ваше слово, товарищ маузер!». В последние годы мы стали свидетелями систематических нападений на мигрантов, а совсем недавно — и массовых беспорядков на этнической почве. Все это и есть ни что иное, как разные проявления низовой репрессии.
Властная репрессия находится на виду. Формы ее многообразны и более или менее очевидны — от карательного уклона судопроизводства[78] до чрезмерной регламентации жизни подвластных. Кстати, такая чрезмерная регламентация — исключительно гибкий и эффективный механизм закабаления человека. Она позволяет делать это дело постепенно, шаг за шагом. Если общество принимает ограничения, можно через некоторое время сделать следующий шаг по пути регламентирующего сковывания гражданина и подавления общества. Экстраординарные события дают удобный повод для временных нарушений базовых принципов. Только зрелое гражданское общество, отслеживающее каждый шаг правительства, может противостоять такой стратегии и последовательно отстаивать дух и букву общественного договора, конституирующего государство.
Формы низовой репрессии еще более многообразны. Насилие встроено в ткань обыденной жизни. Отечественная бытовая среда, строй межличностных отношений, драка стенка на стенку по праздничным дням, обязательная пьяная драка на свадьбе, дегтемазы, поджог хозяйственных и жилых строений, хулиганство, семейное насилие, драки и немотивированные убийства «по пьяному делу», древняя крестьянская традиция самосуда, возрождающаяся в эпохи революций и гражданских войн… В периоды смут и «проседаний» государства уровень низового насилия резко возрастает. Погромы, мародерство, власть преступных группировок сдвигает социальную реальность к параметрам догосударственного существования. В ХХ веке Россия переживала такое неоднократно.
Отдельного упоминания заслуживает культура хамства. Хамство — форма психологической репрессии, перманентно подавляющей тенденции становления отдельного человека и разворачивания универсума личности. Подавление личностного начала — одна из магистральных функций русской культуры. Хамство деятельно отрицает претензию на достоинство, не связанное с данным властью статусом «пастыря» либо со старшинством в системе патриархальной культуры, заданным гендером, возрастом, социальным положением (отец семейства). Оно является механизмом поддержания традиционно сословного общества и эффективной стратегией противостояния перерождению этого общества в сообщество равных и независимых индивидов. Хамство присуще как низовой, так и властной культуре России. Это то, что их объединяет.
Репрессия властная и низовая находятся в отношениях диалектической взаимозависимости. Репрессия от имени власти учитывает массовые практики и представления о допустимом и справедливом насилии. Постепенное, растягивающееся на многие поколения изъятие из арсенала наказаний наиболее бесчеловечных кар (колесование, клеймление, вырезание ноздрей, приковывание к тачке, то же наказание кнутом) опривычивается обществом и способствует снижению общего уровня насилия. Однако снижение уровня властной репрессии, если оно резкое, ведет к росту хаотизации и повышению уровня репрессии низовой, субъектом которой выступает традиционная культура и общество как целое. Это наблюдалось и после отмены крепостного права, и после десталинизации, и после распада СССР. Наблюдается и сейчас. Традиционная культура стремится сохранить устойчивый, опривыченный уровень репрессивности.
Современную российскую репрессию можно попытаться систематизировать. Властная репрессияпредставлена в формах легально-правовой, легальной квазиправовой, нелегальной, реализуемой силовыми структурами, и нелегальной силовой, обручившейся с криминалом.
Легально-правовая — самая очевидная, лежащая на поверхности властная репрессия, реализуемая в рамках нормального правоприменения.
Репрессия легальная квазиправовая бесконечно многообразна. Ее диапазон простирается от дела «Юкоса» до ареста политиков и общественных деятелей, выступающих на согласованном митинге. Людей арестовывают за переход улицы в неположенном месте. Провокатор с плакатом, подходящий к одиночно стоящему пикетчику, создает формальное основание арестовать группу. Так называемый административный ресурс, тотально используемый во время выборов, снятие кандидатов в депутаты, отказ в регистрации политических партий — ничто иное, как форма репрессии против неугодных политических сил. «Споры хозяйствующих субъектов», в ходе которых сменяется руководство неподконтрольных власти телевизионных каналов, — та же репрессия. Этот скорбный список можно продолжить.
Репрессия нелегальная, реализуемая силовыми структурами, представляет собой теоретический конструкт, не имеющий на сегодняшний день подтверждения на уровне судебных решений. В царской России после реформ, последовавших за Первой русской революцией, независимый суд мог доказать участие полицейских чинов в преступлениях и противоправных действиях. Мы такой роскоши лишены. Однако реальность, данная нам в ощущениях, подталкивает к умозаключениям.
За последние два десятилетия в стране сложилась особая форма репрессии — репрессия анонимная. Некие злоумышленники угрожают, а затем убивают, избивают, делают инвалидами, поджигают дома и т. д. Примечательно, что несчастья падают на головы людей, оказавшихся в конфликте с теми или иными властными силами, значимыми социальными акторами, бизнес-структурами. Это могут быть политики, активисты общественных движений, журналисты, правозащитники. Это могут быть и люди, располагающие информацией, которая компрометирует «сильных мира сего».
Виновников таких преступлений никогда не находят. Если же находят исполнителей, то заказчики остаются за кадром. Нам остается фиксировать реальность и задаваться классическим римским вопрошанием: кому это выгодно? Есть все основания полагать, что упомянутая нами анонимная репрессия распадается на нелегальную, реализовываемую силовыми структурами, и нелегальную, обручившуюся с криминалом.
Символом нелегальной силовой репрессии, обручившейся с криминалом, стала станица Кущевская. Союз криминального бизнеса, «братков», милиции, суда и прокуратуры в отдельно взятом районе и сформировал феномен Кущевской. Оценить масштабы этой формы репрессии непросто. Существует точка зрения, высказанная губернатором Краснодарского края, согласно которой вся Россия состоит из таких станиц. Оппоненты же полагают, что Кущевская — единичное явление. Продемонстрировав осторожный оптимизм, выскажу предположение, что истина находится где-то посредине.
Низовая репрессияраспадается на семейно-бытовую, этническую, дедовщину в армии, насилие в школе и закрытых учебных заведениях. Она представлена как в атомарных, так и в организованных формах. Процессы структурирования носителей низового репрессивного начала происходят постоянно. Сбивающиеся в банды группы подростков, скинхеды, футбольные фанаты, «люберы», «гопники» и другие агрессивные неформальные группировки выступают носителями низовой агрессии, направленной против Другого, осознаваемого как Враг с большой буквы. Не так давно политолог Марк Урнов в одной из радиопередач афористично обозначил базовые характеристики этого множества: «Бей хача, жида и очкарика!»
