Прячась за носовой частью бронемашины, офицер подносит к губам микрофон. Его голос гремит:
— Говорит командир подразделения "Беркут", капитан Сагалов! Мы готовы выслушать ваши требования!
Изображение наезжает на мазанку. Слова офицера не вызывают никакой реакции. Только ветер шевелит листьями в кронах деревьев. Милиционер снова кричит в микрофон… В глубине сада мелькают желтые вспышки и раздается треск автоматных очередей. Мегафон ревет:
— Не стрелять! — капитан машет своим людям. — Ответный огонь не открывать!
Вечернее небо и огненные пунктиры автоматных трассеров. Оператор опускает камеру и показывает милиционеров. Бойцы сидят на корточках с оружием на изготовку, сосредоточенно смотрят в сторону мазанки. Выстрелы в саду затихают сами собой. Но тишина ненадолго. Сагалов орет в мегафон о переговорах и на каждую фразу из дома отвечают короткой автоматной очередью. В борту бронеавтомобиля открывается люк. Из него вылазит офицер. Протягивает командиру "беркута" снятый с головы шлемофон. Капитан подходит и о чем-то говорит в микрофон. Тем временем камера показывает улицу, вооруженных милиционеров…
* * *
— Из-за нежелания террористов идти на переговоры, — пялится в объектив камеры Сагалов, — явной угрозы жизни заложников — оперативным штабом принято решение начать силовую операцию по нейтрализации бандитов и освобождению заложников, — переведя дыхание, офицер подносит ко рту передатчик, говорит:
— "Малина". Повторяю "малина".
Камера снимает башню бронемашины. В следующее мгновение спарка пулеметов на ней оживает, начинает сыпать гильзами и полыхать длинными языками огня. Из-за грохота КПВТ с минуту ничего не слышно. Потом оператор демонстрирует милиционера, бросающего в сад гранату. И сразу от вспышек СШГ становится светло, как днем. В микрофоне воет и свистит, а изображение засвечивается белым.
БРДМ-2 с грохотом и лязгом, снеся проржавевшие ворота, вкатывается в сад. Прячась за кормой, следом бегут несколько милиционеров. Автоматы в их руках оживают и видно, как трассеры искрят по стенам мазанки. Сминая деревца, бронеавтомобиль ползет по саду. Снова вспышки свето-шумовых гранат.
* * *
— Операция по освобождению заложников завершена, — устало говорит в объектив капитан Сагалов. — К несчастью, террористы успели убить троих заложников.
Офицер отходит от броневика, идет к дверному проему хаты. Пригибаясь, ныряет в узенький коридор. Оператор не отстает. Они проходят в комнату с низким потолком. У стены стоит милиционер с мощным фонарем.
— Покажи, — говорит капитан и объектив камеры опускается, демонстрируя пол. На крашеных, облезших досках лежат мертвецы. Серые, небритые лица, остекленевшие глаза. Крупным планом: черная страшная рана на горле самого молодого. Искаженные гримасами боли лица других: здоровяка в залитой свежей кровью футболке и шортах, обнаженного по пояс бритоголового мужчины с накачанными, татуированными драконами руками. Камера показывает черные пулевые отверстия на груди татуированного.
Слышится голос капитана Сагалова:
— На меня.
Изображение плавно смещается в сторону офицера. Он держит в руках несколько удостоверений. Запинаясь говорит:
— Судя по найденным на месте преступления документам… Нам стали известны фамилии трагически погибших заложников. Это работники спецподразделения "Ястреб" и офицер отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков…"
Николай
Пригибаясь к земле, он крался в наступившей темноте, стараясь передвигаться от дерева к дереву. Можно сказать, ему и Ксюхе повезло: сейчас, около одиннадцати вечера было замечательно темно. Закрывшие небо, дождевые облака сделали ночь кромешной. Под вечер, когда они лежали в ложбинке неподалеку от пляжа, погода резко поменялась. Налетевший ветер сдул тридцатиградусную жару и нагнал тучи. Небо затянуло плотным, свинцовым покрывалом. Близилась гроза, шторм. Посвежело. Дрожа в ознобе, Николай слушал, как волны с шумом накатываются на берег.
Он перебежал к черному пятну — зарослям лещины. С трудом сдерживая приступ кашля, присел на корточки. Болезнь взялась за него не на шутку: последние несколько часов поисковик держался на одном адреналине. Если бы не смертельный страх, гнавший его из ловушки, Николай бы с места не сдвинулся. Голова раскалывалась от боли, а сердце после каждого усилия выскакивало из груди. Из-за своего плачевного состояния он даже перестал обращать внимание на нытье наркоманки. Девка шла за ним медленно, сильно отстала, но шла. И не заботилась о конспирации, совершенно не скрываясь, брела во весь рост. Вспомнив о ней, Николай в сотый раз обматерил себя за мягкотелость. Нужно было бросить идиотку еще у дома. В зарослях заблеванных ею лопухов…
* * *
После очередного приступа рвоты, Ксюха, казалось, совершенно обессилела. Она улеглась прямо на землю и, закрыв глаза, тихо стонала. Присев неподалеку на корточки, Николай закурил. Перестав обращать на спутницу внимание, обдумывал услышанное во время допроса. Верить в смертельную и скоротечную болезнь мужчине не хотелось. Вначале рассказ врача показался ему неумелой попыткой запугать похитителей. Но здравый смысл настаивал, что происходившие целый день события — вещи чрезвычайные. А утечка биологически опасного препарата не такая невероятная штука. Тем более, если учитывать, в каком гнилом государстве ты живешь. В таком случае, хочешь-не хочешь, а придется принять новые правила игры. Жесткие правила, ничего не скажешь.
Усилившиеся симптомы гриппа без обиняков говорили: ты болен, парень. Смертельно болен и жить тебе осталось два дня. Но, как ни странно, страха не было. Николай попытался представить, что послезавтра умрет, но не смог. Все-таки физическое состояние было не настолько катастрофичным, чтобы ощутить близкую гибель. Учуять запах смерти, так сказать. Мышцы, голова — болели, но продолжали работать.
Николай невесело усмехнулся.
"Вопрос не в смерти, — подумал он, — вопрос в том, как ее избежать. Врач утверждает, что лекарства от болезни существуют. Тогда нужно идти сдаваться. Закинуть дурацкий автомат в кусты и явиться на блок-пост. Пасть на колени, взмолиться, вот он я, дядиньки. Хотите, бейте, хотите, в тюрьму сажайте, но только дайте таблеток. Вылечите меня, а потом судите и давайте хоть пожизненное. Но за что я должен сидеть? Чтобы там айболит не утверждал, а его коллега Машу не по головке гладил — душил. И что с бедной Светкой произошло — тоже большой вопрос. Если бы она на глазах у матери от лекарства померла, то как бы мать не отреагировала, нормальный медик не повел бы себя так. Ну, психанула бы Машка — скрутили, вкололи какую-нибудь хрень, из тех что сумасшедшим колят. Не убивать же человека за то, что у него истерика после смерти родного ребенка?"
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
