А, впрочем, Рэну подобные побуждения как раз были близки и понятны. Немного, правда, удивляла продуманность и регламентированность всех этих путешествий. Однако, приятно было, что занятие «туризмом»в этом мире не считалось «закидоном», а напротив. Было уважаемым в кругах лучших людей общества.
Старались к такому виду «досуга»(что это, кстати, такое?) пристрастить и подрастающее поколение, в частности, так называемых «трудных»детей и подростков…
Тут Рэн почувствовал, что понятий, требующих осмысления, гораздо больше, чем он сейчас успеет расшифровать и начал просто слушать…
—… Еще бы нас не плющило. Прикинь: мы со Светкой да два инструктора на тридцать малолетних преступников, психов и даунов. В первую же ночь они стырили по ящику тушенки и сгущенки и коробку апельсинов.
Естественно, никто не признается. Мы — по палаткам. От апельсинов, конечно, только шкурки сиротливо за палатками валяются. Тушенки и сгущенки тоже сожрали не меряно. Как не лопнули! Около пол-ящика только и нашли. И ведь, что интересно — девочки! Ну ладно бы только парни воровали, так нет. У одной такой десять банок в рукава куртки засунуты были. Не надо говорить «голодные детки»! Кормили — как на убой. Да и это ведь все — им, не дяде Пете. Нет, Серый, это уже привычка. Одно слово — «Затерянный мир». Правильно проект назвали, — Маринка зевнула и потянулась с веселой улыбкой, — Короче, на следующий день спускаемся по скале дюльфером. Ну, так себе скала — метров десять. Мишаня, инструктор, сверху страхует. Спустил он, значит, одного клиента КПДН до середины и держит, дальше не пускает. Тот ему кричит: «Дядь Миша, а че ты меня не спускаешь?».
А Миша ему:
— А что-то ты тяжелый стал, боюсь не удержу. Тушенки, наверное, много ночью съел?
— Нет. Ты че, дядя Миша, не ел я тушенку! — (за подвешенного воспитуемого Марина говорила тоненьким дрожащим голоском с жалобным подвизгиванием).
— А что, не любишь, что ли?
— Не люблю, дядь Миша… Дядь Миша! А ты меня там держишь?! — (молчание в ответ) — Дядь Миш, ты держишь меня?!
— А сгущенку? Сгущенку ты как? Тоже не любишь?
— Не люблю!
— Но ел?
— Ел!.. Ой, дядь Миша, спусти меня, пожалуйста!
— Прямо и не знаю…
— Спусти, дядь Миш! Не буду я больше ничего брать! Спусти, а то я сейчас обосрусь от страха…
Вот такое воспитание. Сам-то ты, что, завучиху ждешь?
Рэн поделился известной уже версией.
— Ну, я не знаю. На фиг это вам надо. Это только в сказках — бедные, милые сиротки. Да в сериалах. А на деле — уголовщина с алкогольной наследственностью… Тебе надо или в милиции поспрашивать или у побирушек на рынке. Они все в основном — интернатовские, может, и слышали чего.
На рынок в этот день Рэн уже не успел. До темноты (если можно сказать так про здешние белые ночи) он просто бродил по городу, надеясь: вдруг случайно наткнется на Битьку. Мир Беатриче казался ему сейчас довольно симпатичным, особенно тогда, когда из окон раздавалась вдруг знакомая музыка. Однако, все здесь было настолько не похоже на Шансонтилью, настолько иначе, что голова уставала быстрее, чем ноги. Мозги трещали, как ненастроенный транзистор.
Зато пока этот мир казался не особенно опасным. Но, видимо, именно казался.
… Они, все семеро, были здорово похожи друг на друга. Ах, да, вот почему — все были обриты наголо. Впрочем, здесь почти вся молодежь мужского пола блистала лысинами. Вся кодла одета была в широкие штаны с лампасами, свисающие на бедрах, шлепанцы и майки. Только один, очевидно, главарь, уши которого заткнуты были маленькими черными затычками, соединенными проводком, вырядился в такие же штаны, только длиной до узловатых, бледных коленок. Он постоянно дергался в такт неслышному ритму и расхлябанно помахивал в молочном ночном воздухе мягковатыми конечностями. Глаза его были прикрыты темными квадратными стеклышками.
Подобные штуки Рэн уже не однократно видел, и что особенно его интересовало по этому поводу: почему у некоторых людей такие стекла прозрачные, а у других — почти черные. Не значило ли это, что обладатели первых показывали тем самым, что им нечего скрывать, а вторые — прятали за темным стеклом свои дурные мысли. Во всяком случае, на тот счет, что у вихлявого мысли не особенно добрые и чистые Рэн не сомневался.
А то, что мысли эти могут обернуться для него неприятностями, Рэн заключил, оглядев выставленные напоказ закаченные колбасы мускулов некоторых из противников и покачивающиеся в их крупных кулаках со сбитыми костяшками бутылки пива.
Рэн не стал корчить из себя гордого и мудрого индейца и встретил гостей стоя. А гости поприветствовали его ухмылками и молчанием. Рэну отчего-то подумалось, что не из суровости такая немногословность, а от кургузости словарного запаса.
Так же молча, один из лысых сдернул с шомпола жареное мясо и, обжигаясь и повизгивая, закусил им пиво.
Главный же, по-прежнему пританцовывая, оттянул резинку с прыщеватых бедер и пустил в костер тугую струю переработанного пива, припевая: «Пепси, пейджер, МТиВи — подключайся! У б…!».
Еще парочка с нездоровым хохотом последовала его примеру. Причем, один, фактически совсем сопляк, лет одиннадцати, умудрился ко всеобщей радости дотянуться желтой струйкой до сапога Рэна.
«Да уж, это далеко не то поколение, о котором пели „Алиса“и „Кино“. А жаль», — подумалось Рэну, — «… Мои слова не очень вежливы, но и не слишком злы, я констатирую факт — Козлы», — вспомнилось ему с Белого альбома БГ так явно, что с губ оруженосца сорвалось из БГ же:
— Фитилек-то прикрути. Коптит.
Шеф преступной (а это стало уже очевидно) «группировки»счастливо выхаркнул в многострадальный костер комок жвачки и, отлепив от ушей наушники, прошепелявил:
— Нефорок, ли чо? А ты читал седня, грамотный, на заборах объявление, что седня с утра — каждому неформалу с ноги по хлебалу?
Рэн белозубо рассмеялся совпадению: он действительно прочел сегодня на заборе такую надпись, правда, под нею, что особенно примечательно той же рукой, было приписано то, о чем Рэн и известил пытающихся незаметно окружить его гостей:
— Нет, я там другое прочел. Что-то на счет того, что каждому гопу по гвоздю в…— Куда именно Рэн говорить не стал, он следил за своей лексикой. Дворянину не пристало ровняться с чернью в сквернословии. И, предупреждая общее движение к нему стаи, вытянул меч из ножен.
На какое-то время необычное зрелище остановило настроенных подраться гопников. Возможно, даже встреча двух цивилизаций закончилась бы мирным противостоянием слегка пооравших друг на друга котов. К неособенному, кстати, удовольствию Рэна, которому не так просто забыть было мочу на сапоге. Однако, где-то за спиной юноши, в начавшей сгущаться темноте возник и начал приближаться дружный пьяный гогот. Судя по оживившимся физиономиям лысых, обкуренные голоса принадлежали их хорошим знакомым.
Ободрившееся противники оруженосца доглотнули из коричневатых бутылок пиво и, не отходя от кассы, вооружились, старым, еще добахметьевским способом превратив стеклопосуду в «розочки».
— Я вам, парни, не советую… — Если бы Рэн знал, что на совести этой компании двое зарезанных зимой такими же розочками шахтеров, его, может быть, не так мучила необходимость заниматься членовредительством. Шорох за спиной — началось.
Промахнувшийся, с шумом грохнулся на молниеносно освободившееся место; кирпич, ранее нацеленный в голову нефора, отскочил. Вслед за этим: общий торжествующий вопль, чей-то отчаянный визг, общий мат, рычание, свист меча и еще и еще визг и верещание. Милицейская сирена. Визг. Крик. Россыпь убегающих шагов. Сирена. Мат.
Рэн свернул с асфальтированной дороги, перемахнул изгородь и, едва не напоровшись на грабли и еще что-то в том же роде, и оцарапавшись в малине, скользнул под аккомпанемент собачьего лая в полуразрушенный сарай. Где-то потревожено захрюкали свиньи. Но Рэн был почти бесшумен, и хозяева не появились.
Оттирая от крови меч, Рэн проматывал перед мысленным взором обратным ходом кадры случившегося инцидента. Уверившись, что никого не убил и особенно не искалечил, он сотворил молитву и, ткнувшись лицом в локоть, заснул, шепнув на последок со вздохом: «Затерянный мир»…
ГЛАВА 11
Серое небо капало в прорехи крыши. Рэн поежился: замерз здорово. Со двора раздавалось нечастое: тюк…тюк…тюк… Меж прохудившихся досок оруженосец разглядел маленькую худую старушку в старом ватнике, оранжевом шерстяном платке, длинном каком-то цветастом платье и резиновых калошах.
Старушка колола дрова.
Судя и по сараю, и по двору, и по размеренности и спокойной смиренности движений старушки, та жила одна и помощи ниоткуда не видела и не ждала.
Высокие в два роста, но ветхие же, черные деревянные ворота открыты были на улицу и, видимо, из-за них, старушка, бог знает, каким макаром перетаскивала чурки.
Рэн незаметно выскользнул с сеновала и, обойдя сарай, заглянул во двор со стороны улицы:
