Я потянул. Тварь сорвалась с отвратительным всасывающим звуком, оставляя за собой размазанное кровавое пятно. Все ее брюхо было испещрено открывающимися и закрывающимися сфинктерами, пытающимися зацепиться за что-нибудь, хоть что-то.
— Отвратный ублюдок, — заметил Леор. Он был прав.
— Нефертари, — произнес я. — Этот твой.
Она весело улыбнулась Леору, а затем метнулась вверх и одним ударом крыльев поднялась в воздух. Она уже видела, как создание извергает ядовитую желчь и знала, что надо быть осторожной. Мне не было нужды предостерегать ее.
Моя подопечная была словно брошенное моей рукой черное копье, с диким криком мчащееся в небеса. Она двигалась настолько быстро, что из ее оружия я разглядел только проблеск красного на выдвигающихся хрустальных когтях.
Она взмыла ввысь и нанесла удар. Все произошло так быстро. Со звуком рвущейся кожи раздутое создание распалось на две части. В моем сознании эхом разносился его последний психический вопль, а рассеченный надвое демон растворялся на палубе, растекаясь лужей зараженной слизи.
Удары крыльев Нефертари приводили спертый воздух в движение, и она парила, словно дух valakyr над полем боя. С хрустальных когтей капала влажная грязь. Ее грива черных волос колыхалась на создаваемом крыльями слабом ветру. В тот миг она была божественна, несмотря на свою чужеродную холодность. Я всегда любил ее сильнее всего, когда она убивала для меня.
Мы продолжали охоту. Никогда не бывало двух полностью одинаковых демонов, и не все они были одинаково злобны. Один принял облик закутанного бродяги с обмотанной бинтами кожей, который переходил по чреву корабля от одного племени к другому, занимаясь прекращением жизни смертельно раненых и неизлечимо больных. Существо появлялось в финальные мгновения члена экипажа, предлагая впитать в себя мучительные последние вздохи жертвы и позволить душе мирно отойти в варп.
Этого — он называл себя Собирателем Костей — после краткой схватки уничтожила Гира. Его горло оказалось в ее челюстях, и он задохнулся. Бинты распутались, и стал виден иссохший гуманоид, с обеих сторон головы которого располагалось по лицу, не имеющему рта.
Такова была жизнь на борту «Тлалока»
А затем был пленник.
Ашур-Кай захватил нескольких Детей Императора, когда они взяли нас на абордаж на краю шторма, и горстка их до сих пор оставалась в живых — те, кого мы не скормили Нефертари, чтобы дать ей полакомиться их мучениями. Но лишь один был «пленником».
Мы держали его в изоляции, сковав ему лодыжки и запястья пронизанными серебром цепями, принудив стоять на коленях и привязав к стене позади него. У противоположной стены стояли четыре моих рубрикатора, направившие свои болтеры ему в голову. Я оставил их там, отдав распоряжение открыть огонь, если наш пленник начнет вырываться или попытается прожечь себе путь на свободу при помощи своей кислотной слюны.
Первым, что я ощутил в Телемахоне, была выкручивающая боль спазмов в мышцах его бедер. Человек бы вопил и рыдал от невыносимой муки, однако он встретил меня с ухмылкой. Второе, что я почувствовал — удовольствие.
— Наконец-то, — произнес он своим медоточивым голосом. — Ты пришел поговорить со мной. И привел… ее.
В темных раскосых глазах Нефертари поблескивало холодное веселье, не почтившее своим присутствием ее губы.
— Приветствую, — сказала она ему. — Раб-дитя Жаждущей Богини.
На оплавленных остатках лица Телемахона обнажились белые зубы. Он явно был позабавлен верованием расы эльдар, будто Младший Бог — на самом деле Богиня. Его прекрасные глаза не отрывались от девы чужих.
— Мой ангел. Мой очаровательный ангел, ты ничего не понимаешь в том, о чем говоришь. Ты провела всю жизнь, убегая от Младшего Бога. Но он любит тебя, сладенькая. Он обожает тебя и всех тебе подобных. Каждый раз, когда ты вдыхаешь, я слышу, как он поет. И однажды, оставив свою плоть позади, ты станешь принадлежать ему. Наложницей в облике духа и тени твоя настоящая любовь наконец-то заберет тебя к себе.
Если Нефертари и ощутила какое-то беспокойство, то ничем его не выдала. Совершенно гладкие сочленения доспеха издали мягкое урчание, и она присела перед пленником. Ее чересчур белая кожа была под стать — по крайней мере, в тени — его растянутой белой бесформенной плоти. Серо-черные крылья затрепетали, будоража воздух внутри небольшой комнаты.
— Когда-то мы были такими же, как ты, — сказала она ему.
— Сомневаюсь, милая.
— Но так и было. Мы были рабами ощущений. Нам приносило наслаждение лишь декадентство, которое пробирало наши нервы до предела и даже дальше, — ее голос звучал мягко, хотя слабую ауру пропитывала снисходительность.
Телемахон закрыл глаза, втягивая в себя ее дыхание, впитывая каждый ее выдох. Пребывание рядом с ней приводило его в экстаз.
— Позволь мне прикоснуться к тебе, — произнес он, дрожа. — Позволь прикоснуться один раз.
— Это доставило бы тебе удовольствие, не так ли? — она потянулась провести кончиком пальца с хрустальным когтем сбоку его лица, однако соприкосновения не произошло. Стекловидное острие зависло в сантиметре от истерзанной плоти пленника. Он напрягся в оковах, мучительно желая наклониться вперед, чтоб Нефертари смогла разодрать ему лицо.
— Я чувствую запах твоей души, эльдар, — теперь его трясло. — Младший Бог вопит, требуя ее, он кричит из-за пелены.
Она подалась еще ближе, так близко, что я едва слышал ее шепот.
— Так пусть Богиня кричит. Я не готова умирать.
— Ты живешь вопреки его голоду, милый ангел… Позволь мне вкусить тебя. Позволь мне пролить твою кровь. Позволь мне убить тебя. Прошу. Прошу. Прошу.
Нефертари плавным движением поднялась и подошла обратно ко мне.
— Твой план сработает, — произнесла она, даже не оглядываясь на дрожащего Телемахона.
Лицо пленника вновь резко обрело спокойствие, однако воздух был насыщен его неудовлетворенной потребностью. Он не просто хотел Нефертари, он жаждал ее. От него исходил тошнотворный ореол желаний, в которых ему было отказано.
— Что за план? — спросил он.
Я присел перед ним, совсем как Нефертари, и на этот раз вместо мягкого шелеста оперенных крыльев раздалось рычание, издаваемое сервоприводами древнего доспеха.
— Ты был при Луперкалиосе? — спросил я.
Он ухмыльнулся остатками рта.
— На Монумент обрушились тысячи и тысячи — воины из моего Легиона, из твоего, из всех Девяти. Даже отряды Сынов Гора обратились против своих сородичей, когда дошло до нанесения финального удара.
— Ты был при Луперкалиосе? — повторил я свой вопрос.
— Был. И трофеи оказались восхитительно богаты, уверяю тебя.
— Вы забрали тело Гора. Скажи, зачем.
— Я здесь не при чем. Это был лорд Фабий и его собратья по лаборатории, которые разглагольствуют о перспективе клонирования. Мой отряд не появляется возле их владений, и мы не разделяем их страсти к генетическим извращениям.
Пока что все было правдой. Его выбеленный ощущениями разум лучился искренностью. Впрочем, оставался еще один вопрос. Тот, что был по-настоящему важен.
— Почему ты бросил мои силы на Терре?
Улыбка сменилась влажным, булькающим смехом.
— Старая рана так и не зажила, «брат»?
Зажила ли она? Я полагал, что да. Мной двигало не жгучее желание мести, я лишь хотел узнать, почему так случилось. Только это, ничего больше. Действительно ли Дети Императора уже тогда так поддались своей жажде ощущений? Они пожертвовали битвой у Дворца Императора только для того, чтобы утолить свою болезненную страсть на беззащитном населении?
— Твоя боевая рота должна была поддержать мою, — сказал я. — Когда вы оставили нас без подкрепления, я лишился тридцати трех человек из-за пушек Кровавых Ангелов в Зале Небесного Отражения.
Опять ухмылка.
— У нас были иные цели. На Терре был не только Имперский Дворец, мой маленький тизканец. Гораздо больше. Вся та плоть, вся кровь. Все те крики. Посмотри, сколько рабов Третий Легион забрал с собой в волны Ока. Наши трюмы были заполнены человеческой плотью, и наша прозорливость хорошо нам послужила в последующие годы.
Я промолчал.
— Да и что вообще значили те тридцать три смерти? — продолжил Телемахон. — В любом случае, через несколько лет они бы пали от Проклятия Аримана. Они были ходячими мертвецами вне зависимости от того, помогли бы тебе мои силы или нет. По крайней мере, они погибли в бою, а не от черной магии предателя.
Я продолжал молчать. Я смотрел не на него. Я смотрел внутрь него.
— Никто так не цепляется за прошлое, как тизканец, — когда он произнес эти слова, в них слышались отголоски старых перебранок.
— Ты неверно понимаешь мое намерение, — наконец, произнес я. — Я лишь хотел взглянуть тебе в глаза, говоря о моих братьях.
