— Как ты? — машинально спросил он.
Она сглотнула слюну и положила руку ему на плечо.
— Пойдем, я знаю здесь одно местечко, — даже не сказала, а прошептала Кристина. Голос ее не слушался.
Ресторан назывался «Иль Форно». Две минуты ходьбы, не больше, но по дороге они молчали, поэтому ему показалось, что не так уж близко. Было всего шесть часов, поэтому им не составило труда найти столик в дальнем углу довольно большого зала. Ресторан был итальянским не только по названию — везде висели красно-бело-зеленые флаги, а на почетном месте красовалась большая эмблема «Ювентуса». Но в меню была не только пицца — судя по всему, ресторан был не из дешевых.
— Сначала закажем. Ты наверняка голоден.
Кристина заказала две лазаньи, минеральную воду и кока-колу, извинилась и вышла в туалет.
Ее не было, наверное, минут десять, не меньше. Официант успел принести заказ.
— Извини, — сказала она, вернувшись. — Извини меня, Кристофер.
Он исподтишка наблюдал за ней. Лицо красное и немного отечное… что это с ней? Плакала она там, что ли? Она прокашлялась, глубоко вздохнула и посмотрела на него. Глаза ее странно блестели.
— Кристофер, я больше не могу.
— Что… что?
— Когда ты позвонил… — Она замолчала.
— Да?
— Когда ты позвонил позавчера, у меня было такое чувство, что меня подстрелили.
— Что?!
— Или как будто я проснулась после кошмарного сна.
— Я не понимаю…
— Ты и не можешь понять. Но я одиннадцать месяцев не жила… вернее, жила в аду… Я и сейчас живу в аду, но у меня больше нет сил. Я больше не могу.
Кристофер не ответил. Он не понимал, о чем она говорит, и в то же время… он не мог определить, что именно «в то же время», но вдруг ему показалось, что это очень похоже… на… как будто кто-то наконец выложил ответ на задачу, над которой он бился очень долго, а теперь понял, что мог бы и сам ее решить.
И не сейчас, не в этот миг… а в предыдущий.
— О чем ты говоришь? — тихо спросил он.
Кристина быстро покачала головой, словно хотела что-то стряхнуть, отвела глаза и замолчала. Потом уставилась на нетронутую лазанью и съежилась, точно ей было холодно.
Так она сидела довольно долго, потом опять откашлялась, собираясь с силами.
— Что ты хотел узнать, когда звонил?
— Да я… я же сказал.
— Скажи еще раз.
— О'кей. Это еще в августе, на похоронах… мы вышли из церкви, и бабушка мне сказала… ну, что этот самый Олле Римборг ей говорил.
— Бабушка?
— Ну да. Олле Римборг работает в Чимлинге. То есть в отеле «Чимлинге»… И он сказал, что твой муж… ну, Якоб то есть, среди ночи вернулся в отель. Когда Хенрик исчез.
Он замолчал, и Кристина знаком попросила его продолжать.
— Я и не думал об этом, бабушка ведь была немного… немного того на похоронах, я хочу сказать… так что я почти и забыл, а на прошлой неделе по телику фильм показывали…
— Фильм?
— Ну да, и этот Олле Римборг почему-то мелькнул в титрах, ну в этих, которые после фильма… И я вспомнил. И позвонил этому Римборгу… черт его знает, что на меня нашло.
— И что? — Голос ее опять сорвался.
— И он сказал, что да. Говорит, твой муж вернулся в три часа ночи. Говорит, он так и не понял почему.
— И что? — опять шепнула Кристина.
— Да ничего. Просто я и сам теперь об этом думаю.
— Почему Якоб вернулся среди ночи?
— Ну да…
Кристина отодвинула тарелку и положила руки на стол. Пальцы ее дрожали.
— Почему?
— Почему вернулся?
— Почему ты и сам об этом думаешь?
— Не знаю… не знаю.
— А я думаю, знаешь.
У него внезапно застучало в висках.
— Мне сейчас не о чем особенно думать… а это почему-то засело в голове. Это же была…
— Что?
— Это же была та самая ночь, когда Хенрик пропал.
— Я слушаю.
— И я подумал… может быть, это как-то связано.
Последние слова он произнес еле слышно, почти прошипел это «как-то связано», потому что именно в эту секунду ему стало ясно — да, связано. Это и есть ответ на задачу. Это ответ стучит у него в висках, а Кристина просто держит руку на задвижке. Шевельнет рукой — и все откроется. Нет… не так, это не задвижка, это она сама, Кристина, и есть ответ — он ясно видел по ней…. Она уставилась на него, и взгляд ее был таким беззащитным, таким беспомощным… и такая была боль в этом взгляде, что он подался к ней, хотел успокоить, что ли… и в этот миг, в этот необратимый миг, она наклонилась к нему…. Теперь их разделяло всего десять — пятнадцать сантиметров, он чувствовал на лице ее дыхание… и в этот необратимый миг она сказала то, что он уже знал, вернее, сразу понял, что знал. Знал до того, как она прошептала эти слова… даже не прошептала, а прошелестела: говорить она уже не могла:
— Кристофер… это Якоб убил твоего брата.
Он не знал, сколько времени они просидели молча. Молчал он, и молчала она. Он не шевелился, и она не шевелилась. Компания из четырех человек, две пары, сели за соседний столик — но соседний столик был в другом мире, и эти мужчины и женщины тоже были из другого мира, совершенно им чужого. Они словно были под стеклянным колпаком, он и Кристина, его родная тетя… реальность рухнула, она разбила ее кувалдой правды, и остался только этот стеклянный колпак… почему-то Кристоферу в голову приходили эти странные, высокопарные слова, он и сам с трудом их понимал, они были как заблудившиеся перелетные птицы…
Стеклянный колпак? Кувалда правды?
Перелетные птицы?
И вопросы… они теперь застревали у него в горле, как застревали полчаса назад самые простые слова. Ему стало трудно дышать, он чувствовал в груди какое-то странное тиканье, словно там была спрятана бомба с часовым механизмом. Он был не в силах вырваться из-под колпака страшной правды, сразу отделившей их от всего остального мира; ему удалось выдавить только одно слово:
— Почему?
Она смотрела на него неподвижным, сразу омертвевшим взглядом.
— Потому что…
Она оборвала себя на полуслове и долго смотрела ему в глаза. Что она хотела увидеть? Может быть, увериться, что он достаточно взрослый? Похоже, что ее зеленые глаза выражали именно это: она пыталась найти подтверждение, что он поймет. Или сможет понять. Он не отвел глаз — говори, Кристина, я пойму. Расскажи, как все было.
Вдох, долгий, мучительный выдох — и в самом конце этого выдоха, когда воздух почти кончился, она сказала:
— Потому что он нас застал.
— Что?
— Он застал меня и Хенрика.
— Тебя и…
— Да. Якоб вернулся и застал меня в постели с твоим братом.
Вот теперь он не смог определить, были у него такие мысли или нет. Но он знал точно — решение задачи зрело у него в душе, как пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Как бы там ни было, удивления он не почувствовал, скорее… подтверждение? Боже мой, неужели в каком-то тайнике мозга, или сердца, или того и другого он знал?
Нет, решил Кристофер. В самых диких фантазиях…
Но это опять были неизвестные птицы-слова, и Кристина оборвала их полет — она наклонилась еще ближе к Кристоферу и взяла его руки в свои:
— Я во всем виновата, Кристофер. Я не заслуживаю прощения, я не имею права на жизнь, а живу… Живу с этим уже почти год. Я не прошу ни понять меня, ни тем более простить. Я виновна в смерти Хенрика, я виновна во всех ваших страданиях… и если ты хочешь знать, как выглядит отчаяние, посмотри на меня.
Он посмотрел. Потом посмотрел еще раз — и понял, что она говорит искренне.
— Я же не могла рассказать… Эбба, твоя мать, она бы этого не пережила. Не знаю, как ты… но, Кристофер, когда ты позвонил и спросил, я… я думала, что лучше всего… что единственное решение — никто ничего не должен знать. Это не трусость, Кристофер, мне уже ничего не страшно, но я думала… Мне так плохо, Кристофер.
Она произнесла последние слова тихо, почти без выражения, но он понял, какая бездна отчаяния стоит за этими словами.
Кристина отпустила его руки и почти упала на стол, но мгновенно выпрямилась и закрыла глаза. Губы ее побелели.
— Прости меня, Кристофер. Я — жалкая тварь.
— Нет, — сказал Кристофер так же тихо. — Ты не жалкая тварь.
Он не был уверен, думает ли он так и в самом деле. Но перед глазами его стояла картина: его брат и Кристина в постели… голые и разгоряченные любовью, дверь рывком отворяется, а за ней — Якоб, точно как в фильмах: любовная пара и ревнивый, полусумасшедший муж, неожиданно возвращающийся из поездки.
— Как? — спросил он. — Как он его убил?
Она опять посмотрела на него тем же то ли испытующим, то ли оценивающим взглядом:
— Голыми руками, Кристофер. Голыми руками.
Кристофер уставился на нее. Его сильно затошнило.
— О, черт…
