— Сердце ведь чует, Гошенька… Изболелось…
— У меня все нормально, мам.
Мать пригорюнившись посмотрела на него. Сигизмунд видел, что она ему не верит. Что она насквозь его видит.
И поспешил сказать:
— Мам! Они очень приличные люди. Ее отец… У него два сейнера. «Валькирия» и «Рагнарђк».
— Да. Валькирия. — Мать покивала. Вздохнула. — Ладно, сынок, дело твое.
Сигизмунд встал, обнял мать. Мать мягкая, теплая. Погладил ее по волосам.
— Все хорошо, мам.
— Ладно. — Мать высвободилась, принялась собирать пирожки — в мешочек побольше для Ярополка, в мешочек поменьше — для Сигизмунда.
* * *
Сигизмунд возвращался к Лантхильде и чувствовал себя просто Красной Шапочкой.
По дороге домой, до Малой Посадской, Наталья молчала — была мрачна. Не любила она подобные визиты. Ярополк устал, подремывал, держа в кулаке пакет с пирожками.
Прощаясь, Сигизмунд поцеловал сына, кивнул Наталье. Та, не оборачиваясь, скрылась в подъезде.
До чего же все коряво получается… Интересно, это у всех так?
Нет, не у всех. У таежного Вавилы все в буреломах схвачено, все пучочком. И у Федора, небось, тоже. Да и Олав Карлссон не груши околачивает. В своем мифическом пространстве.
Сигизмунд поставил машину в гараж. Опять клятого «фордяру» пришлось обтекать неведомо какими маневрами.
Вошел, едва не пал под натиском собачьих восторгов. Кобель пушечным ядром вылетел навстречу, ластился, извивался. Был представлен к высшей награде — Пирожку Домашнему Первой Степени!
У девки в «светелке» горел свет.
— Лантхильд! — крикнул Сигизмунд. — Я пирожки принес. Итан иди.
Молчание. Только тахта скрипнула.
— Лантхильд, ты там?
— Йаа…
— Иди итан.
— Нии…
— Что–нибудь случилось?
Сигизмунд разулся, подошел к двери. Потянул, открывая.
Дверь держали изнутри.
— Нии, — повторила Лантхильда. — Надо.
— Ты чего?
Девка молчала.
— Я пирожки принес. Тебя там что, серый волк съел?
Сигизмунд дернул дверь изо всех сил и в образовавшуюся щель (а здорова девка!) просунул пирожок.
— Итан, Лантхильд.
Девкина рука высунулась, схватила пирожок и утащила. Дверь захлопнулась.
Дела!..
Сигизмунд обулся, свистнул кобеля, прошелся с ним по двору. Выкурил три сигареты вместо обычных двух. Что за хрень? Что с Лантхильдой–то? Чем он ее на этот раз обидел?
Тут у него аж дыхание перехватило. Наталья! Что она ей наговорила? Ну, Наталья!.. Сигизмунд едва не бегом устремился домой.
Ворвался, скинул куртку, ботинки, подлетел к телефону. После одиннадцати Наталья часто отключает телефон, чтобы Ярополка не будили.
Подошла.
— Наталья?
— Давно не виделись, — отозвалась бывшая супруга.
— Наталья, что ты ей наговорила?
— А!.. — сказала Наталья. И замолчала.
— Пожалуйста, я тебя очень прошу. Скажи мне, что ты ей наговорила.
— Да ничего особенного. Сказала «алло». Она: «Але, надо, Сигизмунд, надо».
— И все?
После короткой паузы Наталья спросила немного другим голосом:
— А что? Тебе это очень важно?
— Да.
— Правда, ничего такого я не сказала. Только «алло».
— Ты нарочно мой номер набрала?
— Да. Больно уж складно ты врал.
Сигизмунд перевел дыхание. Стало полегче.
— Тата, — неожиданно назвал он ее старым «домашним» именем. — Тат, ты действительно больше ничего…
— Ты меня совсем уж за монстра держишь. Только я тебя вычислила еще по дороге к твоим. У нас эту «Валькирию» всем отделом читали. Даже я обревелась, если тебе от этого легче. Так что два плюс два сложила. В ЛИТМО этому, слава Богу, учат. В следующий раз придумай что–нибудь поумнее. Привет старине Хальвдану.
И положила трубку.
Некоторое время Сигизмунд, как последний Ромео под балконом, топтался под девкиной дверью и взывал безнадежно:
— Лантхильд… а Лантхильд…
Та молчала.
— Гюльчатай, — взорвался Сигизмунд, — открой личико! Тьфу, дура!
Плюнул. Да пропади девка пропадом со своим юродством! И ушел на кухню есть пирожки. Верный кобель побежал следом.
Пока жрал пирожки, Лантхильда выбралась из комнаты. Осторожно прокралась в места общественного пользования. Долго лила воду в ванной. Потом, так же тихонечко, отправилась было к себе.
Сигизмунд окликнул ее:
— Ну что, так и будем дальше дуться?
Она приостановилась. Поглядела на него издалека. Очень проникновенно сказала:
— Сигисмундс. Хири аф. Надо…
И прошествовала в «светелку».
— Надо так надо, — проворчал Сигизмунд. И съел последний пирожок.
* * *
Загадка девкиного затворничества разрешилась наутро. При активном содействии всегда готового к паскудствам кобеля.
Сигизмунд сидел на кухне. Пил кофе, курил. Угрюмо слушал радио. Перед Новым Годом все как с ума посходили: взрывались, шли под откос и бастовали. Чеченцы схитили еще одного попа, даже муфтия ихнего проняло — возмутился. Обещал попробовать найти попа… Патриарх назвал это кощунством, а правительство — политической провокацией. Мимолетно пожалев попа, Сигизмунд окунулся в море спортивных новостей, которые всю жизнь считал бесполезным хламом. За что был осуждаем отцом. Выключил радио.
И тут на кухню с рычанием примчался кобель. Он тащил в зубах что–то длинное, на первый взгляд — носок. Путался передними лапами в своей ноше. Ярился заранее. Подкинул в воздух, поймал, встряхнул, держа в зубах, будто крысу, которой хотел переломить хребет. Еще раз подкинул, но ловить не стал
— дал упасть на пол. Грянулся об пол всем телом и, извиваясь, принялся валяться. Рычал, подергивал задранными вверх лапами, вилял хвостом.
— Та–ак, — строго сказал Сигизмунд.
Пес, лежа на спине, на мгновение замер. Покосил глазом. И возобновил рычание и извивы.
— Дай сюда!
Сигизмунд вытащил тряпку из–под пса.
— Тьфу ты, зараза!..
Брезгливо бросил в мусорное ведро. Тряпка была в крови.
Пошел, вымыл руки. Пес, как–то особенно похотливо разинув пасть, осклабился.
Стоп. Кровь. Откуда кровь? Девка там что, себе вены вскрывает?
Сигизмунд подлетел к двери, распахнул ее и заорал:
— Лантхильд!
Та мирно спала. Со сна вскинулась, испугалась. Потом осердилась, замахала руками, чтобы он уходил.
— Хири ут! Хири ут, Сигисмундс!
Дожили. В собственном доме гоняют.
Он вышел, прикрыл дверь. Нет, вроде, Лантхильда в порядке. А кровь?
…Господи, идиот! Откуда у девушки кровь. Ясно, откуда. Оттуда.
Так вот почему она из комнаты не выходит. И гонит его к чертям. «Валькирия», блин. Там эта девица, как ее звали, тоже… с лавки не слезала, землю осквернить боялась.
Господи, это ж какой дремучей–то надо быть! Вон, по ого каждый день, на выбор… И танцуй себе, и аэробикой занимайся, и с подружкой в мини–юбке катайся…
На Сигизмунда вдруг, как сквозняком, потянуло чем–то первобытным. И жутким. Может, они там до сих пор человеческие жертвы приносят деревянным богам? Или первенцев живьем хоронят? Надо бы все–таки Лантхильду расспросить хорошенько. Откуда она такая взялась?
В самом деле. Все предшествующие версии отпали сами собой. Не годятся. А новых он не породил. Нагородил кучу вранья, сам в это вранье поверил…
Может, выставить ее все–таки? Или сдать… куда–нибудь. Пускай менты голову ломают. Она у них не только для ношения фуражки.
С другой стороны, Сигизмунд понимал: этот–то сквознячок, что от девки тянул, его и завораживает. Тихая эта жуть — просто не оторваться. Похлеще аськиных закидонов. Ух, похлеще!
* * *
Сигизмунда разбудил телефон. Звонила мать.
— Гоша? Ты спишь?
— Уже нет, — сонно сказал Сигизмунд.
— Я тебя разбудила?
— Да нет же, говорю, что нет, — легко раздражился со сна Сигизмунд.
— А, ну хорошо. Как вчера доехали?
— Нормально.
— Мы волновались, гололед такой…
— Да нет, мам, это не гололед. Гололед другой.
— Как Ярик? Устал? Конечно, столько впечатлений… — закудахтала мать.
— Да, спал всю дорогу, — ответил Сигизмунд. И неожиданно для себя спросил:
— Мам, а чего вам с отцом взбрело меня Сигизмундом называть?
— Почему ты спрашиваешь? — разволновалась мать. — Разве ты не знаешь, что Сигизмунд Казимирович, твой дед… Кавалер Ордена Боевого Красного Знамени… Когда его хоронили, этот орден несли за гробом на подушечке… В те годы просто так не давали…
— Да знаю, знаю, — сказал Сигизмунд. Эта семейная легенда была ему известна. Другое дело, что с Сигизмундом Казимировичем была связана некая мутная история. Например, портрет геройского деда появился на стене только в 1957 году. Мать носила фотографию с удостоверения, чтобы увеличили. Фотограф отскребывал следы печати с уголка. Других портретов деда в доме не было. Куда–то делись. Исчез он и с семейных снимков, кое–где порезанных ножницами.
