16 сентября 1707 года произошло событие, обозначившее перелом. Мазепа по-прежнему был в Киеве, наблюдая за строительством Печерской крепости. Орлик, находясь в доме гетмана, по его приказу писал длинное послание к Петру. Работа эта затянулась до ночи. Гетман проявлял нетерпение, несколько раз выходил из своей внутренней комнаты, спрашивая, скоро ли конец, и объясняя, что есть еще другое дело. Когда послание было завершено, Орлик запечатал его и положил перед Мазепой, а тот протянул для прочтения маленькое письмо. При этом он объяснил, что письмо это привез от Дольской некий Волошин, зашив его в шапку. Гетман ворчливо добавил: «Черт ее просит об этой корреспонденции. Когда-нибудь меня эта шальная баба погубит, не зря говорят — у девицы волос длинный, а разум короткий». Орлик вскрыл пакет, из которого извлек шифрованное цифрами послание Дольской и второе письмо с отдельной печатью. Полагая, что и второе от княгини, он взломал печать и увидел подпись короля Станислава. Не говоря ни слова, Орлик прочел про себя этот листок. Мазепа с удивлением спросил, почему он не читает вслух, ведь Орлик умел без перевода читать шифрованные письма, к которым имел ключ. На это генеральный писарь объяснил, что ключа вообще не надо, ибо письмо от Станислава Лещинского. «Не может быть!» — «Может, тут и подпись его, и печать». Мазепа взял письмо, прочитал, «ужаснулся и выпустил его из рук», произнеся: «О, проклятая баба, погубишь меня!»
Орлик описывал эти события по прошествии четырнадцати лет, но, видимо, все равно ясно помнил все детали той драматической ночи. Гетман долго сидел молча думая и наконец спросил, что делать с письмом — оставить или послать царю? Орлик отвечал: «Сам, ваша вельможность, изволишь рассудить высоким своим разумом, что нужно посылать. Этим самым и верность свою непоколебимую объявишь, и большую милость у царского величества получишь»[587].
В письме Дольской говорилось о возвращении ксендза, посланного ею в Саксонию. Станислав просил, чтобы Мазепа «намеренное дело начинал», когда шведские войска подойдут к украинским границам. Ксендз привез от короля Станислава и договор из 12 пунктов, который следовало как-нибудь переслать с надежным человеком. Пока Орлик читал письмо, он вспомнил о встрече Мазепы с этим ксендзом-иезуитом в Жолкве и сообразил, что речь шла о заранее продуманном плане.
Гетман между тем произнес: «С умом борюсь, посылать это письмо к царскому величеству или удержать?» В конечном счете он отложил решение до утра и отправил Орлика домой молиться Богу. На прощание Мазепа произнес весьма примечательную фразу: «Может, твоя молитва будет более привлекательная, чем моя, ибо ты по-христиански живешь. Бог знает, что я это не для себя делаю, но для вас всех, и жен и детей ваших». Потрясенный Орлик ушел и, взяв дома два рубля, отправился по богодельням раздавать милостыню.
Утром 17 сентября, придя к Мазепе, Орлик застал его сидящим за длинным столом. Перед ним лежал крест с животворящим древом. Гетман сказал, что не намеревался раньше времени открывать своего намерения и тайны. И не потому, что опасался, что Орлик отплатит предательством за проявленную к нему любовь, милость и благодеяния, но потому, что считал его человеком разумным и с чистой совестью, но молодым и в подобных вещах неопытным, а потому способным неосторожным словом выдать замысел старшине или россиянам, что погубило бы его, Мазепу. Затем, взяв крест, гетман присягнул на следующем: «…что я не для приватной моей пользы, не для высших гоноров, не для большего обогащения и не для иных каких-нибудь прихотей, но для вас всех, под властью и рейментом моим находящихся, для жен и детей ваших, для общего блага матери моей отчизны бедной Украины, всего Войска Запорожского и народа малороссийского, и для поднятия и расширения прав и вольностей войсковых хочу я это при помощи Божей сделать, чтобы вы, с женами и детьми, и отчизна с Войском Запорожским как от московской, так и от шведской стороны не погибли. А если бы я для каких-нибудь личных моих прихотей это дерзал делать, побей меня, Боже, в Троице святой единый, и невинная страсть Христова, на душе и на теле»[588].
После таких слов, поцеловав крест, гетман потребовал встречной клятвы от Орлика, что тот не выдаст его замысел. Зная религиозность Орлика, Мазепа правильно рассчитал, что такая присяга удержит его от любых необдуманных шагов — хотя, по собственным словам, надеялся, что «ни совесть твоя, ни честь, ни учтивость, ни врожденная кровь шляхетская не допустят, чтобы меня, пана и благодетеля своего, предал».
Несмотря на все потрясение, которое должен был испытать Орлик, узнав такую новость, он все же нашелся спросить, что будет, если удача отвернется от шведов — тогда ведь «и мы пропадем, и народ погубим». Ответ Мазепы ярко характеризует и его самого, и то, как детально продумал он ситуацию к сентябрю 1707 года. Он презрительно бросил генеральному писарю: «Яйца курицу учат! Или ж я дурак, чтобы преждевременно отступать, пока не увижу крайней нужды, когда царское величество не в состоянии будет не только Украины, но и государства своего от силы шведской оборонить». Слова гетмана лишний раз подчеркивают, что в его представлении Украина и Россия были разными государствами, хотя и связанными определенными договорными соглашениями (вассальными). Он так и сказал, что будет оставаться верен царскому величеству, «пока не увижу, с какой силой Станислав к границам украинским прейдет и какие будут успехи шведских войск в Московском государстве.
И если не в силах наших будет защищать Украины и себя, то для чего же мы должны сами в погибель лезть и отчизну губить? И сам Бог, и весь мир будет видеть, что мы это сделали по нужде и, как вольный, не завоеванный, народ стараемся мы о целости нашей. А без крайней и последней нужды не изменю я верности моей к царскому величеству»[589].
Орлик пишет, что Мазепа решил отослать письмо Станислава Петру и также написать к Головкину. Эти два письма якобы были написаны, но гетман оставил их у себя, сказав, что отправит их через свою мать к Войнаровскому, который уже лично вручит их царю. Но Мазепа будто бы обманул Орлика и писем пересылать не стал. Впоследствии, после Полтавы, он объяснил это тем, что Мария Магдалена отдала их святой старице в своем монастыре и той было откровение, что если письма переслать, то гетман погибнет. Возможно, гетман действительно советовался по этому вопросу с матерью — известно, какие доверительные отношения были у него с Марией Магдаленой, а шаг, на который он решался, был чрезвычайно важен и опасен.
Интересно, что в своей беседе с Орликом Мазепа объяснял свои переговоры с Лещинским исключительно военной угрозой. Те реформы Гетманщины, о которых шла речь выше, в их разговоре не фигурировали. Но еще более важен тот факт, что свои намерения Мазепа держал в строжайшей тайне от всех — включая ту старшину, которая была недовольна политикой Петра и могла быть союзницей в его планах. Впрочем, все факты говорят о том, что Мазепа действительно рассматривал союз с Лещинским исключительно как крайнее средство на случай вторжения шведов, а возможно — и в случае назревания бунта среди старшины в условиях реформирования Гетманщины.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
