Именно так случилось и с леди Буби, которая полюбила Джозефа задолго до того, как она сама это поняла, и теперь любила его сильнее, чем думала. А с того часа, как приехала его сестра, ставшая ей племянницей, и леди увидела его в обличье джентльмена, она втайне начала лелеять замысел, который любовь скрывала от нее до той поры, пока его не выдало сновидение.
Едва встав с постели, леди послала за племянником; и когда он пришел, она, расхвалив его выбор, сказала ему, что то снисхождение, с каким она допустила своего собственного лакея к своему столу, должно было ему показать, что она смотрит на семейство Эндрусов как на его - нет, как на свою - родню; и раз уж он взял жену из такой семьи, ему следует всячески стараться поднять эту семью насколько возможно. Наконец она посоветовала ему пустить в ход все свое искусство и отклонить Джозефа от намеченного им брака, который только укрепит их родственную связь с ничтожеством и нищетой; и в заключение леди указала, что, устроив мистеру Эндрусу назначение в армию или какую-нибудь другую приличную должность, мистер Буби мог бы вскоре поднять своего шурина до уровня джентльмена; а стоит только это сделать, и мистер Эндрус, с его способностями, скоро сумеет вступить в такой союз, который не послужит им к бесчестию.
Племянник горячо принял это предложение; и когда он, вернувшись в комнату жены, застал с нею мистера Джозефа, то сразу повел такую речь:
- Любовь моя к моей милой Памеле, брат, распространяется и на всех ее родственников, и я буду оказывать им такое же уважение, как если бы я взял жену из семьи герцога. Надеюсь, я уже и ранее дал вам некоторые свидетельства в том и буду давать их и впредь изо дня в день. Поэтому вы мне простите, брат, если моя забота о вашем благе заставит меня произнести слова, которые вам, быть может, неприятно будет выслушать, но я должен настоятельно вам указать, что если вы хоть сколько-нибудь цените наши узы и мою к вам дружбу, то вы должны отклонить всякую мысль о дальнейших сношениях с девицей, которая - поскольку вы мой родственник - стоит много ниже вас. Я понимаю, что это покажется поначалу нелегко, но трудность с каждым днем будет уменьшаться; и в конце концов вы сами будете искренне мне благодарны за мой совет. Девушка, я признаю, хороша собой, но одной лишь красоты недостаточно для счастливого брака.
- Сэр, - сказал Джозеф, - уверяю вас, ее красота - наименьшее из ее совершенств, и я не знаю такой добродетели, которой бы не обладало это юное создание.
- Что касается ее добродетелей, - ответил мистер Буби, - то вы о них пока что не судья; но если даже она и преисполнена ими, вы найдете равную ей по добродетелям среди тех, кто выше ее по рождению и богатству и с кем вы можете теперь почитать себя на одном уровне; во всяком случае я постараюсь, чтобы так это стало в скором времени, если только вы сами мне не помешаете, унизив себя подобным браком, - браком, о котором я едва могу спокойно думать и который разобьет сердца ваших родителей, уже предвкушающих, что вы скоро займете видное положение в свете.
- Не думайте, - возразил Джозеф, - что мои родители имеют какую-либо власть над моими склонностями! И я не обязан приносить свое счастье в жертву их прихоти или тщеславию. Помимо того, мне было бы очень грустно видеть, что неожиданное возвышение моей сестры вдруг преисполнило бы их такою гордыней и внушило бы им презрение к равным; ни в коем случае я не покину мою любезную Фанни, - даже если б я мог поднять ее так же высоко против ее теперешнего положения, как подняли вы мою сестру.
- Ваша сестра, как и я сам, - молвил Буби, - признательна вам за сравнение, но, сэр, эта девица далеко уступает в красоте моей Памеле, не обладая к тому же и половиной других ее достоинств. А кроме того, так как вы изволите мне колоть глаза моей женитьбой на вашей сестре, то я научу вас понимать глубокое различие между нами: мое состояние позволило мне поступить по моему желанию, и с моей стороны было бы таким же безумием отказывать себе в этом, как с вашей - к этому стремиться.
- Мое состояние также позволяет мне поступить по моему желанию, сказал Джозеф, - потому что я ничего не желаю, кроме Фанни; и покуда у меня есть здоровье, я могу своим трудом поддержать ее в том положении, какое назначено ей от рождения и каким она довольствуется.
- Брат, - сказала Памела, - мистер Буби советует вам как друг, и, несомненно, мои папа и мама разделят его мнение и будут с полным основанием сердиться на вас, если вы вздумаете разрушать то добро, которое он нам делает, и опять потянете нашу семью вниз после того, как он ее возвысил. Вам было бы приличней, брат, не потворствовать своей страсти, а молить помощи свыше для ее преодоления.
- Вы, конечно, говорите это не всерьез, сестра; я убежден, что Фанни по меньшей мере вам ровня.
- Она была мне ровней, - ответила Памела, - но я уже не Памела Эндрус, я теперь супруга этого джентльмена, и, как таковая, я выше ее. Надеюсь, я не буду никогда повинна в неподобающей гордости; но в то же время я постараюсь помнить, кто я такая, - и не сомневаюсь, что господь мне в этом поможет.
Тут их пригласили к завтраку, и на этом кончился пока их спор, исход которого не удовлетворил ни одну из трех сторон.
Фанни между тем прохаживалась по уличке в некотором отдалении от дома, куда Джозеф обещал при первой же возможности явиться к ней. У нее не было за душой ни шиллингами с самого возвращения она жила исключительно лишь милосердием пастора Адамса. К ней подъехал незнакомый молодой джентльмен в сопровождении нескольких слуг и спросил, не это ли дом леди Буби. Он и сам прекрасно знал ее дом и задал свой вопрос с той лишь целью, чтоб девушка подняла голову и показала, так же ли она хороша лицом, как изящно сложена. Увидев ее лицо, он пришел в изумление. Он остановил коня и побожился, что в жизни не встречал более красивого создания. Затем, мигом соскочив на землю и передав коня слуге, он раз десять поклялся, что поцелует ее - чему она сперва подчинилась, прося его только не быть слишком грубым; но он не удовольствовался любезным приветствием, ни даже грубым штурмом ее губ, а схватил ее в объятия и попытался поцеловать ей грудь, чему она всей своей силой противилась; и так как наш любезник не был из породы Геркулесов, девушке, хоть и не без труда, удалось этому помешать. Молодой джентльмен, быстро выбившись из сил, отпустил ее, но, садясь в седло, он подозвал одного из своих слуг и велел ему оставаться подле девушки и делать ей какие угодно предложения, - лишь бы она согласилась отправиться с ним вечером на дом к его господину, который, как должен был внушить ей слуга, возьмет ее на содержание. Затем джентльмен направился с остальными слугами дальше к дому леди Буби, к которой он приехал погостить на правах дальнего родственника.
Слуга, будучи надежным малым и получив поручение из тех, к каким он издавна привык, взялся за дело с большим усердием и ловкостью, но не достиг успеха. Девушка была глуха к его посулам и отвергала их с крайним презрением. Тогда сводник, у которого, быть может, больше было горячей крови в жилах, чем у его господина, принялся хлопотать в свою собственную пользу: он сказал девушке, что хоть он и лакей, но человек с состоянием, над которым он сделает ее полной хозяйкой... и притом без всякого ущерба для ее добродетели, потому что он готов на ней жениться. Она ответила, что, если бы даже его хозяин или самый знатный лорд в королевстве захотел на ней жениться, она ему отказала бы. Устав наконец от уговоров и распаленный чарами, которые, пожалуй, могли бы зажечь пламя в груди древнего философа или современного священнослужителя, он привязал коня и затем напал на девушку с куда большей силой, чем за час до того - его хозяин. Бедная Фанни не могла бы сколько-нибудь долго сопротивляться его грубости, но божество, покровительствующее целомудренной любви, послало ей на помощь ее Джозефа. Еще издали увидев ее в борьбе с мужчиной, он, как ядро из пушки, или как молния, или как что-либо еще более быстрое, если есть что-либо быстрее, полетел к ней и, подоспев в тот самый миг, когда насильник сорвал косынку с ее груди и уже хотел припасть губами к этой сокровищнице невинности и блаженства, угостил его крепким ударом в ту часть шеи, для которой самым приличным украшением была бы веревка. Парень отшатнулся и, почувствовав, что имеет дело кое с кем потяжелее, чем нежная трепещущая ручка Фанни, оставил девушку и, обернувшись, увидел своего соперника, который, сверкая глазами, готов был снова наброситься на него; и в самом деле, он еще не успел стать как следует в оборону или ответить на первый удар, как уже получил второй, который, прийдись он в ту часть живота, куда был намечен, оказался бы, вероятно, последним, какой довелось бы ему получить в своей жизни; но насильник, подбив руку Джозефа снизу, отвел удар вверх, к своему рту, откуда тотчас вылетело три зуба; после этого, не слишком очарованный красотою противника и не чересчур польщенный этим способом приветствия, он собрал всю свою силу и нацелился Джозефу в грудь. Но тот левым кулаком искусно отбил удар, так что вся его сила пропала зря, а правый, отступив на шаг, с такой свирепостью выбросил в своего врага, что не перехвати его тот рукою (ибо он был не менее славным боксером), удар повалил бы его наземь. Теперь насильник замыслил другой удар, в ту часть груди, где помещается сердце; Джозеф не отвел его, как раньше, в воздух, но настолько изменил его прицел, что кулак, хоть и с ослабленной силой, угодил ему не в грудь, а прямо в нос; затем, выставив вперед одновременно кулак и ногу, Джозеф так ловко ткнул насильника головой в живот, что тот рухнул мешком на поле битвы и пролежал, бездыханный и недвижный, немало минут.
