— Ты не можешь бежать вечно, — кричит он, рубя тыльной стороной.
— То же самое говорили Веллингтону, — отвечаю я, приняв удар гардой. — И где только тебя фехтовать учили, паяц опереточный?
— Собака лает, — хохочет он. — Дай-ка выйдем на ровное место, тогда поглядим, как ты умеешь фехтовать, не прячась за стенкой.
Руди опрометью кинулся вниз, держась у стены, и мне пришлось отпрыгнуть и помчаться вниз сломя голову. Он висел у меня на плечах, но я отмахнулся парой круговых и скатился по ступенькам. Споткнувшись на последней из них, я сумел восстановить равновесие как раз в тот момент, когда Штарнберг вслед за мной спустился на площадку.
— На сей раз ты влип, актер, — говорит он, останавливаясь, чтобы отбросить прядь волос с глаз. Дышал он тяжело, но и я тоже: если у него не иссякли силы, со мной скоро будет все кончено. Руди медленно приближался ко мне, описывая саблей неспешные круги; потом вдруг прыгнул. Дзинь-дзинь, и я подался назад под его напором. Мы были в низком подвале, со множеством колонн, за которыми можно было петлять, но сколько я ни пытался, он все равно постепенно теснил меня к освещенному арочному проему, ведущему в караулку и темницу Карла-Густава. Бился Руди в полную силу, его клинок мелькал, словно сделанный из ртути, и самое большее, чего мне удалось достичь, отступая к освещенному месту, это сохранить в неприкосновенности свою шкуру.
— Бежать почти уже некуда, — говорит он. — Знаешь ли ты молитвы, английский трус?
Я был слишком занят, чтобы отвечать на колкости: пот лился с меня ручьями, а правая кисть невыносимо болела. Но и у него дела шли не лучше: его сабля рассекла воздух в неудачном замахе, и он пошатнулся. В отчаянии я решился на знаменитый фокус старины Флэши: резкий тычок в лицо, мощный пинок в промежность и сокрушительный рубящий удар сверху вниз саблей. Но пока я ходил в школу, Руди уже заканчивал университет: шаг в сторону, и мои тычок с пинком прошли мимо, и не отложи я свой коронный удар в пользу нетрадиционного парирующего движения в купе с воплем испуга — мне бы настал конец. Но даже так острие его сабли успело рассечь мне левое предплечье. Он приостановился, чтобы перевести дух и поиздеваться надо мной.
— Значит, так вот дерутся джентльмены в Англии? — говорит. — Не удивительно, что вы побеждаете в войнах.
— Кто бы говорил: сам исподтишка тыкаешь, как уличный мальчишка, — мне было не по себе после пережитой опасности, и я был рад передышке. — Ты когда в последний раз честно дрался?
— Дай-ка вспомню, — говорит он, снова становясь ангард и проводя пробную атаку. — Году в сорок пятом или сорок шестом — я тогда молодой был. Но до тебя мне далеко.
Обозначив удар в голову, он вдруг сделал резкий выпад, и, пока я растерялся, едва не проткнул меня насквозь. Но его подвела усталость: острие прошло мимо цели.
— И кто из нас джентльмен? — вскричал я, но ответом мне был только смех и быстрая атака, почти прижавшая меня к решетке темницы Карла-Густава. Я успел бросить взгляд назад — дверь решетки была отворена, и мне понадобилось мгновение, чтобы проскочить внутрь и хлопнуть дверью перед Руди. Тот успел-таки просунуть ногу, и мы стали бороться, поливая друг друга ругательствами. Мой вес уже брал верх, когда сзади раздался крик и что-то врезалось в прутья решетки рядом с моей головой. Это была оловянная миска: этот чертов Карл-Густав был не только жив, но еще и метал в меня свою утварь. Инстинктивно я ослабил напор, а Руди налег, и меня отбросило на середину комнаты как раз в тот миг, когда венценосный идиот запустил в меня стулом, но, по счастью, промазал.
— Я же на твоей стороне, чокнутый ублюдок! — завопил я. — Кидай в него!
Но у него не осталось уже ничего, кроме лампы, а ему явно не хотелось остаться в темноте — он стоял и смотрел, как Штарнберг наседает на меня что есть силы. Я сопротивлялся как мог. Наши сабли сцепились эфесами, и мы боролись и пинали друг друга, пока Руди не умудрился высвободиться. Мне удалось задеть его левое плечо, и он с грязным ругательством ринулся в новую атаку.
— Значит, вы отправитесь туда вместе, — вскричал Руди и погнал меня по темнице. Его плечо и голова кровоточили, он едва не падал, но все равно смеялся мне в лицо, сближаясь для смертельного удара.
— Сюда! Сюда! — завопил Карл-Густав. — Ко мне, парень!
Но даже за целое королевство я не в силах был сделать этого: рука моя слабела под ударами Штарнберга. Один из них мне удалось остановить буквально в дюйме от лица. Он снова занес саблю — и в тот же миг замер, повернувшись к решетке. С лестницы доносились крики.
— На помощь! — кричал Карл-Густав. — Скорее! Сюда!
Руди выругался и отпрыгнул к двери; крики и звуки шагов слышались все сильней. Он колебался одно мгновение, потом посмотрел на меня.
— В другой раз, черт тебя побери, — воскликнул он. — Au revoir,[62] ваше высочество! — и с маху запустил в меня саблей. Вращаясь, она пронеслась у меня над головой и зазвенела о камень, но я инстинктивно подался назад, поскользнулся и покатился по плитам. Боже, они же идут под уклон! Скользя, я с ужасом вспомнил про туннель и его жуткую воронку. До меня донеслись запоздалое предупреждение Карла-Густава и издевательский смех Руди; по мере того как я скользил, отчаянно стараясь зацепиться за камни, их голоса начали удаляться. Остановиться не получалось, на секунду моя нога застряла, и меня, беспомощного, словно треску на разделочной доске, развернуло. Теперь я скользил головой вперед; перед моими глазами разверзлась жуткая черная дыра, потом голова зависла над пустотой, руки хватали воздух, и я с воплем свалился в бездну. «О, Боже, вся жизнь в помойную яму!», — пронеслось у меня в голове, пока я летел навстречу верной гибели.
Тоннель шел под углом, и, летя вниз, в черную тьму, я бился о его стены плечами, коленями, бедрами. Охваченный паникой, я не представлял, что ждет меня — но это явно был жуткий, невыразимо страшный конец: я низвергался в вечную тьму, в глубины преисподней, без всякой надежды на спасение. Все ниже и ниже; мой собственный дикий вой звучит у меня в ушах… еще ниже, ниже… и тут с сокрушительной силой я врезаюсь в ледяную воду и камнем иду ко дну. Погружение постепенно замедляется, и вот я уже чувствую, что поднимаюсь наверх.
Какой-то момент, исполненный отчаянной надежды, мне казалось, что я вынырну на поверхность Йотунзее, но, не успев даже пошевелить ногой, я ударился спиной о стенку тоннеля. Боже! Я пойман, как крыса в капкан — в трубе слишком тесно, чтобы развернуться, и, застряв вниз головой, мне остается только захлебнуться!
До сих пор удивляюсь, как я не сошел с ума в тот момент. Должен заявить, что храбрый человек в тот момент сдался бы, осознавая бесполезность борьбы. А вот моя подсознательная, врожденная трусость заставляла меня барахтаться и цепляться, ломая ногти, за стенки трубы. Падая в воду, я не успел набрать воздуха, нос и рот уже залило, и тут мои шарящие пальцы нашли вдруг выступ. С удесятеренной силой отчаяния я подтянулся к нему и обнаружил за ним следующий и снова подтянулся; потом силы оставили меня, и я почувствовал, что переворачиваюсь на спину. Я глотнул воды, удушье раздирало мою грудь, а тело немощно билось о стенки тоннеля. «Боже, Боже, не дай мне умереть, не дай мне умереть!» — проносилось У меня в голове, но я умирал, да, умирал…
