— Да, двадцать три года.
— Значит, вы хорошо были знакомы с Пендредами.
Он быстрым и точным движением залакировал угол.
— Не больше, чем любой, кто имел с ними дело. А что?
— И какое они производили на вас впечатление?
— Я считал их странными ребятами, но с другой стороны, кто не странен?
— А как работники? Они были добросовестными?
Брокка впервые поднял голову и посмотрел на Айзенменгера.
— Это зависит от того, что вы имеете в виду. Они совершенно не разбирались в документации; им нельзя было доверить выдачу тел или имущества.
— Почему?
— У них с этим ничего не получалось. При передаче тела требуется заполнение огромного количества документов, подтверждающих, что выдано именно то тело, что оно находится в хорошем состоянии, ну и всякое такое. И сколько я ни старался, у них все равно ничего не получалось. То же относилось и к ценностям, принадлежавшим покойным.
— А работа непосредственно с трупами?
— Это у них получалось прекрасно. — Он снова вернулся к своему делу.
— Это вы обучили их технике вскрытия? — поинтересовался Айзенменгер.
— Да, — с подозрительным видом откликнулся Брокка. — А что?
— Просто меня интересует методика, не более того, — поспешно ответил Айзенменгер.
— Я отвечал за то, чтобы обучить их самому необходимому, — успокоившись, ответил Брокка. — У них уже был кое-какой опыт, поскольку они работали на скотобойне. Я научил их изымать внутренние органы и извлекать мозг.
— Они были хорошими учениками?
— Схватывали все на лету. Как я уже сказал, они до этого занимались похожей работой.
— А как насчет швов?
— А что?
— В каком-то смысле это один из важнейших аспектов вашей работы — косметическая приемлемость тела. Уж этим-то они точно не занимались до прихода в морг.
Брокка снова выдержал паузу, на этот раз стараясь восстановить в памяти подробности.
— Да. Это было сложнее. Им потребовалось довольно много времени, чтобы этому научиться.
— Льюи сказал мне, что особенно трудно это давалось Мартину.
— Да, верно, — кивнул Брокка.
Айзенменгер чувствовал, что именно здесь таится разгадка, хотя и не мог объяснить, где именно.
— А вы не расскажете мне об этом поподробнее, мистер Брокка? Думаю, это может оказаться чрезвычайно важным.
— Черт!
За три дня тяжелой депрессии Беверли исчерпала весь свой запас ругательств, проклятий и брани, однако это не мешало ей время от времени повторять их и находить в этом определенное удовольствие. И действительно, насколько она помнила, это было единственное, что она произносила вслух за последние семьдесят два часа, если не считать краткого телефонного разговора с Айзенменгером, который просил ее о встрече.
Только сейчас она поняла, что он задерживается. Время летело быстро, и у нее до сих пор не укладывалось в голове, что с момента ареста Пендреда уже прошло три дня. Казалось, это случилось только что, и в то же время это событие уже терялось в далеком прошлом, хотя в действительности прошло всего лишь семьдесят с небольшим часов с тех пор, как ее карьера окончательно разбилась о несокрушимое препятствие, именуемое некомпетентностью.
Единственное, что скрашивало ее одиночество, — это вид из окна, разрезанный излучиной реки и приправленный очарованием увядающего города, — его величественная тишина гармонировала с ее внутренним состоянием. Четыре раза ей звонил Фишер, оставляя на автоответчике просьбы о том, чтобы она перезвонила.
Но как? Как она могла так ошибаться? Она была абсолютно уверена в том, что Мартин Пендред ни в чем не виноват — ни тогда, ни сейчас. Да и Айзенменгер, похоже, допустил роковую ошибку, что было ему несвойственно.
И все же, несмотря на бесконечное повторение этого вопроса, ее сознание уже готовило планы на будущее. Ей еще предстояло получить уведомление дисциплинарной комиссии, но она знала, что это не займет много времени; то, что после него ее отстранят от работы, было столь же неизбежно, как смерть после жизни. И что тогда ждало ее впереди?
Полиция исключалась — во-первых, она сама не хотела туда возвращаться, а во-вторых, вряд ли ее бы приняли. Оставались охранные предприятия или полная смена вида деятельности.
Ни то ни другое ее не привлекало.
Она машинально потрогала повязку на руке. В дверь позвонили, и она отвернулась от окна и не спеша двинулась открывать.
Однако вопреки ожиданиям это был не Джон Айзенменгер.
— Елена? — Она не могла сдержать удивления.
Елена была одета в безупречный костюм, и Беверли испытала неловкость за свои джинсы и черную футболку.
— Можно?
Беверли сделала шаг в сторону.
«Она похудела».
Елена остановилась посередине гостиной и повернулась к Беверли:
— Джон расплачивается с таксистом, я его обогнала.
— Когда ты выписалась? — Беверли указала ей на кресло.
— Вчера.
Беверли кивнула, опустившись в кресло напротив, и между ними повисло гнетущее молчание.
— Я хотела поблагодарить тебя… — наконец промолвила Елена, — за то, что ты сделала. — И прежде чем Беверли успела что-то ответить, она добавила: — Похоже, это становится традицией.
В дверь снова позвонили. На этот раз звонок прозвучал так, словно это был электрический разряд, и Беверли поспешила впустить Айзенменгера.
Если тот о чем-либо и догадывался, то предпочел этого не показывать. Он улыбнулся Беверли и сел рядом с Еленой. Плечо под рубашкой топорщилось от наложенной повязки, а сама рука висела на перевязи.
— Отличная троица, — сухо заметила Беверли. — Анонимные инвалиды.
— Как ты? — с хмурым видом поинтересовался Айзенменгер, делая вид, что не расслышал ее замечания.
Беверли пожала плечами:
— Не хуже, чем можно было бы ожидать. С рукой все в порядке, но дело не в этом. Жду приглашения на дисциплинарную комиссию.
— Гомер празднует свой успех, — заметила Елена.
— Да? В последние дни я не следила за новостями. — Беверли мрачно улыбнулась. — Теперь меня больше интересуют предложения о работе.
— Почему? — удивленно поднял брови Айзенменгер.
На этот раз она издала язвительный лающий смешок.
— Почему? Да потому что кредит доверия исчерпан. Эта ошибка была последней.
— Ты не понимаешь, Беверли. Ошибается Гомер, а не ты. Убийца не Пендред.
Она не поверила собственным ушам. Это звучало невероятно.
— Но это же чушь! Ты вспомни только, что он сделал с Еленой.
По лицу Айзенменгера пробежало быстрое облачко, но Беверли все же успела его заметить. Однако, не дав ей осмыслить сказанное, Айзенменгер продолжил:
— Я думаю, что потрясение, вызванное арестом, допросом, а затем и охотой на него, привело к обострению латентной шизофрении. К тому же мне кажется… — он бросил на Елену несколько нервный взгляд, — что у него были все основания остановить свой выбор на Елене.
Он говорил, а Беверли судорожно пыталась понять, что он имеет в виду. И лишь когда в разговор вмешалась Елена, до нее начало кое-что доходить.
— Джон считает, что Мартин влюбился в меня.
— Значит, это было проявлением любви? — изумленно подняв брови, осведомилась Беверли.
Айзенменгер пожал плечами:
— Все зависит от конкретного вида психического заболевания.
Но у Беверли это не укладывалось в голове.
— Никто не сможет убедить присяжных в том, что Пендред не совершал этих убийств, после того, что он собирался сделать с Еленой.
Однако на Айзенменгера ее слова не произвели впечатления.
— Он не убивал ни Дженни Мюир, ни Патрика Уилмса, ни Уилсона Милроя. Я это знаю. Я в этом убедился на основании методики вскрытий.
Он наклонился ближе. Вероятно, это движение причинило ему боль, потому что он моргнул, но голос его остался ровным и спокойным.
— Кроме этого, я знаю, что он не совершал этих убийств, потому что знаю, кто их совершил на самом деле.
И тут Беверли поверила.
— Вот он. — Елена слегка подтолкнула локтем Айзенменгера, который сидел, углубившись в кроссворд, — заполнять клетки с перевязанной рукой было непросто, но, похоже, это его не волновало. Он поднял голову и увидел, как Бенс-Джонс залезает в свою огромную машину — на расстоянии толстые стекла его очков казались световыми дисками, отражавшими свет утреннего солнца. Айзенменгер и Елена проводили взглядом его машину.
— Ну? — посмотрела Елена на Айзенменгера.
— Пошли, — со вздохом ответил он.
Она взяла портфель и поднялась со скамейки.
— В чем дело? — спросила она, стоя на дорожке, испещренной пятнами света.
— Боюсь, это не поможет, — ответил он, глядя на нее снизу вверх.
— Но это ведь была твоя идея.
— Только потому, что я не мог придумать ничего лучше. — Айзенменгер встал.
