Испуганная, трепещущая и счастливая, она пила маленькими глотками красный сок, глядя вокруг себя горящим и беспокойным взором. Каждая проглоченная вишня вызывала у нее такое чувство, как будто она совершила преступление, каждая капля обжигающего и пряного напитка, вливаясь в гортань, вызывала у нее острое, упоительное ощущение чего-то постыдного и недозволенного.
Потом она говорила вполголоса:
— Пойдем отсюда.
И они уходили. Опустив голову, она шла, как уходят со сцены актрисы, мелкими быстрыми шажками, пробираясь между пьяными, облокотившимися на столы, и они провожали ее враждебными и настороженными взглядами. Переступив порог, она облегченно вздыхала, точно ей удалось избежать грозной опасности.
Иной раз, вся дрожа, она обращалась к своему спутнику:
— Что бы ты сделал, если б меня оскорбили где-нибудь в таком месте?
И он отвечал ей с заносчивым видом:
— Ого, я сумел бы тебя защитить!
В восторге от его ответа, она сжимала ему руку, быть может, втайне желая, чтобы ее оскорбили и защитили, желая, чтобы ее возлюбленный подрался из-за нее хотя бы даже с такими мужчинами.
Однако эти прогулки, повторявшиеся два-три раза в неделю, наскучили Дюруа; к тому же теперь ему стоило огромных усилий добывать каждый раз пол-луидора на извозчика и напитки.
Жилось ему трудно, неизмеримо труднее, чем в ту пору, когда он служил в управлении железной дороги, ибо, сделавшись журналистом, первые месяцы он тратил много, без счета, в надежде вот-вот заработать крупную сумму, и в конце концов исчерпал все ресурсы и отрезал себе все пути к добыванию денег.
Самое простое средство — занять в кассе — давно уже было ему недоступно, так как жалованье он забрал вперед за четыре месяца да еще взял шестьсот франков в счет построчного гонорара. Форестье он задолжал сто франков, Жаку Ривалю, у которого кошелек был открыт для всех, триста, а кроме того, он весь был опутан мелкими позорными долгами от пяти до двадцати франков.
Сен-Потен, к которому он обратился за советом, где бы перехватить еще сто франков, при всей своей изобретательности ничего не мог придумать. И в душе у Дюруа поднимался бунт против этой нищеты, от которой он страдал теперь сильнее, чем прежде, так как потребностей у него стало больше. Глухая злоба, злоба на весь мир, росла в нем. Он раздражался поминутно, из-за всякого пустяка, по самому ничтожному поводу.
Нередко он задавал себе вопрос: почему в среднем у него уходит около тысячи франков в месяц, а ведь он не позволяет себе никакой роскоши и ничего не тратит на прихоти? Однако простой подсчет показывал следующее: завтрак в фешенебельном ресторане стоит восемь франков, обед — двенадцать, — вот уже луидор; к этому надо прибавить франков десять карманных денег, обладающих способностью утекать, как вода между пальцев, — итого тридцать франков. Тридцать франков в день — это девятьсот франков в месяц. А сюда еще не входят одежда, обувь, белье, стирка и прочее.
И вот четырнадцатого декабря он остался без единого су в кармане, а занять ему, сколько он ни ломал себе голову, было негде.
Как это часто случалось с ним в былые времена, он вынужден был отказаться от завтрака и, взбешенный и озабоченный, провел весь день в редакции.
Около четырех часов он получил от своей любовницы «голубой листочек»: «Хочешь пообедать вместе? Потом куда-нибудь закатимся».
Он сейчас же ответил: «Обедать невозможно». Затем, решив, что глупо отказываться от приятных мгновений, которые он может с ней провести, прибавил: «В девять часов буду ждать тебя в нашей квартире».
Чтобы избежать расхода на телеграмму, он отправил записку с одним из рассыльных и стал думать о том, где достать денег на обед.
Пробило семь, а он еще ничего не надумал. От голода у него засосало под ложечкой. Внезапно им овладела решимость отчаяния. Дождавшись, когда все его сослуживцы ушли, он позвонил. Явился швейцар патрона, остававшийся сторожить помещение.
Дюруа нервно рылся в карманах.
— Послушайте, Фукар, — развязно заговорил он, — я забыл дома кошелек, а мне пора ехать обедать в Люксембургский сад. Дайте мне взаймы пятьдесят су на извозчика.
Швейцар, вынув из жилетного кармана три франка, спросил:
— Больше не требуется, господин Дюруа?
— Нет, нет, достаточно. Большое спасибо.
Схватив серебряные монеты, Дюруа бегом спустился по лестнице. Пообедал он в той самой харчевне, где ему не раз случалось утолять голод в черные дни.
В девять часов он уже грел ноги у камина в маленькой гостиной и поджидал любовницу.
Она вошла, веселая, оживленная, раскрасневшаяся от мороза.
— Не хочешь ли сперва пройтись, — предложила она, — с тем, чтобы к одиннадцати вернуться домой? Погода дивная.
— Зачем? Ведь и здесь хорошо, — проворчал он.
— Если б ты видел, какая луна! — не снимая шляпы, продолжала Клотильда. — Гулять в такой вечер одно наслаждение.
— Очень может быть, но я совсем не расположен гулять.
Он злобно сверкнул глазами. Клотильда была удивлена и обижена.
— Что с тобой? — спросила она. — Что значит этот тон? Мне хочется пройтись, — не понимаю, чего ты злишься.
Дюруа вскочил.
— Я не злюсь! — запальчиво кликнул он. — Просто мне это надоело. Вот и все!
Госпожа де Марель принадлежала к числу тех, кого упрямство раздражает, а грубость выводит из себя.
— Я не привыкла, чтоб со мной говорили таким тоном, — бросив на него презрительный взгляд, с холодным бешенством сказала она. — Я пойду одна. Прощай!
Смекнув, что дело принимает серьезный оборот, Дюруа бросился к ней и стал целовать ей руки.
— Прости, дорогая, прости, — бормотал он, — сегодня я такой нервный, такой раздражительный. Ты знаешь, у меня столько всяких огорчений, неприятностей по службе…
— Это меня не касается, — несколько смягчившись, но не успокоившись, возразила она. — Я вовсе не желаю, чтобы вы срывали на мне злобу.
Он обнял ее и подвел к дивану.
— Послушай, крошка, я не хотел тебя обидеть. Я сказал не подумав.
Насильно усадив ее, он опустился перед ней на колени.
— Ты простила меня? Скажи, что простила.
— Хорошо, но больше чтоб этого не было, — холодно ответила она и поднялась с дивана. — А теперь пойдем гулять.
Не вставая с колен, он обнимал ее ноги и бормотал:
— Останемся, прошу тебя. Умоляю. Уступи мне на этот раз. Мне так хочется провести этот вечер с тобой вдвоем, здесь, у камина. Скажи «да», умоляю тебя, скажи «да».
— Нет, — твердо, отчетливо проговорила она. — Я хочу гулять, я не намерена потворствовать твоим капризам.
— Я тебя умоляю, — настаивал он, — у меня есть причина, очень серьезная причина…
— Нет, — повторила она. — Не хочешь, — дело твое, я пойду одна. Прощай.
Высвободившись резким движением, она направилась к выходу. Он поднялся и обхватил ее руками.
— Послушай, Кло, моя маленькая Кло, послушай, уступи мне…
Она отрицательно качала головой, молча уклонялась от его поцелуев и пыталась вырваться из его объятий.
— Кло, моя маленькая Кло, у меня есть причина.
Она остановилась и посмотрела ему в лицо.
— Ты лжешь… Какая причина?
Он покраснел, — он не знал, что сказать.
— Я вижу, что ты лжешь… Мерзавец! — с возмущением бросила Клотильда.
Она рванулась и со слезами на глазах выскользнула у него из рук.
Измученный, готовый сознаться во всем, лишь бы избежать разрыва, он снова удержал ее за плечи и с отчаянием в голосе произнес:
— У меня нет ни единого су… Вот!
Она обернулась и посмотрела ему в глаза, стараясь прочитать в них истину.
— Что такое?
Он покраснел до корней волос.
— У меня нет ни единого су. Понимаешь? Ни франка, ни полфранка, мне нечем было бы заплатить за рюмку ликера, если б мы зашли, в кафе. Ты заставляешь меня сознаваться в таких позорных вещах. Не могу же я пойти с тобой, сесть за столик, спросить чего-нибудь, а потом как ни в чем не бывало объявить тебе, что у меня нет денег…
Она продолжала смотреть на него в упор:
— Так, значит… это правда?
Дюруа в одну секунду вывернул карманы брюк, жилета, пиджака.
— Ну что… теперь ты довольна? — процедил он сквозь зубы.
Она раскрыла объятия и в приливе нежности бросилась к нему на шею:
— О, мой бедный мальчик!.. Мой бедный мальчик… Если б я знала! Как же это с тобой случилось?
Она усадила его, села к нему на колени и, обвив ему шею руками, поминутно целуя в усы, в губы, в глаза, заставила рассказать о своем несчастье.
Он сочинил трогательную историю. Ему надо было выручить из беды отца. Он отдал ему все свои сбережения и задолжал кругом.
— Придется голодать, по крайней мере, полгода, ибо все мои ресурсы истощились, — заявил он. — Ну ничего, в жизни всякое бывает. В конце концов, из-за денег не стоит расстраиваться.
