Помощь пришла, и он свободен. Лэйе Астрапэ, свободен! Даже если его сейчас убьют, караван уже цел, а барсинской сволочи — конец. Вот только его не убьют! Не сегодня! Не под этим солнцем и не у этих стен!
— Монсеньор…
— Оставьте! Все хорошо… Скажите людям, что теперь все будет хорошо!
Застоявшийся Дракко стрелой вылетел из пролома и понесся по лугу, перескакивая через трупы, сразу оставив позади не только Мэтра Жанно, но и кагетских жеребцов. Алаты ушли вперед, но бой продолжался, и место Робера было там. Золотой полумориск летел наметом, возвращая недавний сон, только наяву гром заменяли выстрелы, а коронованную солнцем башню — схватка, ставшая с подходом кэналлийцев честной. Потому что загонявшие беженцев падальщики наконец-то нарвались…
Алатские сабли хлебнули чумной крови от души, теперь мертвецы валялись друг на друге, но полумориск не сбавлял; до черных с алым всадников оставалось корпусов десять, пять, три… Они с Дракко ворвались в схватку, опрокинув вопящего барсинца, рожу которого перекосил предсмертный ужас. Что?! Понял? Поздно, тварь!
Снова дезертир, потом — бросивший мушкет мародер. Жеребец летит через невысокий, высунувшийся на луг куст, и… Враги как-то внезапно кончаются.
— Там они! — Алат в азарте кричит на родном языке, но Робер понимает. — Справа!
Немаленьких размеров островок какого-то высокого, выше человеческого роста, кустарника, но ветки не столь густы, чтобы не разглядеть мелькнувшее коричневое пятно. Прячемся, голубчики? Не поможет!
Пистолет оказывается в руке, рядом свое оружие вскидывают подоспевший Дювье и пяток алатов. Нестройный залп, пули прошивают невезучие кущи, кружатся сбитые листики, и следом — крик боли, а потом удаляющийся треск.
— Уходят!
— Ну нет!..
— В обход!
Кони срываются с места, потревоженный бурьян сыплет пухом, откуда-то выныривают кагеты и парни Гедлера, мелькает пыльная зелень…
Они не успели. Новые вопли, выстрелы и ржанье по ту сторону зарослей возвестили, что два клина — алатский и кэналлийский, сошлись именно здесь.
— Все, Монсеньор. — Дювье, верный неизменный Дювье стряхнул со шпаги кровь. — Конец ублюдкам.
— Здесь конец. — Робер скользнул взглядом по трупам и понял, что ненавидит барсинскую гнусь даже мертвой. — Посмотрим, что за кустами.
Там драться тоже было не с кем. Ветер гонял все тот же пух, засыпая неподвижные, разбросанные тут и там груды. С десяток кэналлийцев выискивали недобитых, одного нашли. Раздался выстрел.
Откуда-то вынырнул облепленный репьями Готти, подскочил к Роберу, радостно, по-щенячьи, подпрыгнул, гавкнул и помчался назад. Значит, он удирал к хозяину и, похоже, нашел! Остается объяснить кэналлийцам, что герцог Эпинэ хочет видеть виконта Валме. С чего начать разговор. Иноходец не очень представлял, но кэналлийцы, не рассчитывая на свой талиг, выпустили вперед адуана на пегой мориске. Вот и отлично! Эпинэ, убрав наконец шпагу в ножны, двинулся навстречу, но первым оказался улыбающийся, будто на дворцовом приеме, казарон.
— Мой дорогой друг, — проворковал он, раскрывая объятия, — как же вы исхудали!
— Увы, любезный господин ло-Ваухсар, все так зыбко! — Адуан изящно отстранился. — Возвращение в лоно изначального отечества мало кого полнит, но вы, вы! Как вы отважились сменить куафера? Ваша новая прическа меняет вас до неузнаваемости, но, согласен, она молодит!
Валме! Вот этот адуан со стянутыми на затылке волосами — Валме?! Щеголь, трус, картежник, бездельник… Наследник старого крокодила, офицер для особых поручений при Вороне. Лэйе Астрапэ, да знает ли его по-настоящему хоть кто-нибудь?!
— …я имел счастье не столь давно беседовать с казаром Баатой и его неповторимой сестрой. Вы не поверите, она нашла между мной и вами некоторое сходство.
— О, неужели? — встрепенулся кагет. — Ее высочество мне льстит!
— Позвольте с вами не согласиться. — Валме снял с рукава приставшую пушинку. — Ее высочество льстит мне…
Окровавленные туалеты обоих дипломатов и тела под копытами казаронского жеребца и кобылы виконта придавали беседе особую пикантность, но Робер был не в состоянии наслаждаться ситуацией. Шум схватки откатывался все дальше, а они стояли и болтали.
— Лошади уже отдохнули, — бросил Иноходец. — Нужно возвращаться в бой.
— Зачем? — удивился Валме. — В непосредственной близости убивать больше некого, а разбежавшихся отловят и без нас. Эпинэ, у вас, случайно, нет при себе печенья? Понимаете, я как-то не подумал о Котике. Вы знали его как Готти, это дипломатическое имя…
— Печенья?!
— Наша общая знакомая говорила, что вы носите печенье для своей крысы.
— Клемент ушел… С сородичами.
— Значит, он больше Креденьи или Рафиано, чем Эпинэ. Поверьте, так лучше для всех, и в первую очередь для самого Клемента, ему не придется оспаривать первенство у левретки.
— Виконт, если вы не хотите…
— Не хочу и вам не дам. Успокойтесь и подумайте о чем-нибудь приятном. О погоде, об отдыхе, о вашей даме…
Было уже совсем тихо, а сбитый пух летал и летал. И еще лез в нос; наверное, поэтому в нем и защекотало.
— Мы дошли, — сказал Робер такому незнакомому Валме. — Вы понимаете?! Мы дошли!
Часть четвертая. «ТУЗ ПОСОХОВ» [5]
Нужно уметь становиться грубее, сохраняя в себе свою нежность.
Эрнесто Гевара Линч де ла Серна
Глава 1. ТАЛИГ. ЮЖНАЯ МАРАГОНА
КОЛЬЦО ЭРНАНИ
400 год К. С. 18-й день Летних Молний
1
Дороги сплетались, как змеи, пожирая то друг друга, то самих себя, дороги были длинны и полны тревоги, но сегодня тревога истаяла. Люди из Марагоны сказали, что путь свободен, — враги остановились, и поэтому ожидался праздник.
— Нет, — поправила названная Юлианой и улыбнулась. — Нет, Мелхен, праздник будет потому, что надо поблагодарить лето и встретить осень. Еще не твою, но в будущем году ты наденешь браслет, уж об этом мы с Куртом позаботимся.
Мэллит опустила глаза; спорить с роскошной она не могла и не хотела. Слишком много пришлось бы объяснять той, что исполнена простоты и счастья, будто лучшая груша — сока. День за днем гоганни четыре раза по четыре выслушивала, как нареченная Юлианой впервые увидела того, кого называла Куртом и кто был ее луной и солнцем, водой и хлебом, ароматным цветком и сладким плодом. Жена воина и мать многих детей, она желала такой же судьбы и Мэллит, не понимая, что значит ступить на облако и упасть в грязь. Небо роскошной было истинным, небо недостойной — отражением тропы Кабиоховой в зловонной луже.
Да, нашлись те, кто протянул упавшей руку, девушка помнила каждого и молилась за всех. Юлиана объяснила, что талигойцев с бергерами защищают Создатель и очень много святых, они добры, но не любят недомолвок и обилия слов. Трясясь в повозке, засыпая на постоялых дворах, вступая на доски паромов, гоганни упорно твердила про себя имена своих защитников и спасителей. Это было очень трудно — просто перечислять, но так решил Создатель. Мэллит представила его себе, сильного и быстрого, с глазами из голубого льда и неподвижным лицом. Создатель походил на того, кого называли бароном Райнштайнером, хотя имя его было Ойген, а звание — генерал.
Гоганни помнила, как Райнштайнер обрывал непонятливых, и говорила с похожим на него богом по правилам. Она просила защитить принцессу Матильду, герцога Эпинэ, сержанта Дювье, генерала Карваля, полковника Придда, вице-адмирала Вальдеса, капитана Джильди, баронессу Вейзель и генерала Вейзеля, ничего про них не объясняя. Детей Кабиоховых недостойная тоже просила, стала просить после встречи с тем, кто при жизни звался Енниолем. Отринь бывшую Залогом ее кровь, разве нашли бы ее, освобожденную первородным?
Достославный из достославных и юноша в странном платье знали, что грядет беда, и хотели, чтобы ее отвели, но ничего не могли. Они потеряли тень и сами стали тенями, а тень не помнят, не слышат, не понимают.
Будь Мэллит счастлива и любима, она бы ночами спала, целуя во сне свою любовь, но боль чутка, как лисица, она услышала зов.
Достославный из достославных говорил, девушка пыталась его понять, но кто поймет туман и кто его удержит? Девушка старалась запомнить, чтобы передать мудрым, но до них было так далеко! Роскошная не понимала, но обещала, что ее Курт найдет ответ; она везла Мэллит к нему, но им мешала война.
У города, чье имя было слишком длинным, чтобы его повторить, солдаты с усталыми глазами сказали, что дальше ехать нельзя. Юлиана заговорила с офицером как жена генерала Вейзеля и получила в спутники сержанта, высокого и желтоволосого, с круглым розовым лицом. Их повезли вдоль реки, чьи берега поросли высокими, подобными свечам цветами. Мэллит любовалась сотканными летом коврами, но радость была хрупка, словно стекло, а новости, что настигали путников, крушили, подобно молотам.
