— Занони! Посмотри на меня, — сказала она, беря его за руку.
Он повернулся к ней.
— Ты бледна, Виола! Твои руки дрожат.
— Это правда, я чувствую, точно какой-то враг приближается к нам.
— И твой инстинкт не обманывает тебя. К нам действительно приближается враг. Я вижу его сквозь эту тяжелую атмосферу, я слышу его сквозь молчание. Видишь ли ты, сколько насекомых на листьях? Они почти невидимы. Они следуют за дыханием врага. Это поветрие бубонной чумы!
Он еще говорил, как вдруг с ветвей дерева, под которым они стояли, к ногам Виолы упала птица, она взмахнула несколько раз крыльями, вытянулась и замерла.
— О, Виола, — сказал Занони с глубоким волнением, — вот смерть! Разве ты не боишься умереть?
— Оставить тебя? О да!
— Но если бы я мог передать тебе тайну, как победить смерть, если бы я мог остановить для твоей молодости течение времени, если бы я мог...
Он вдруг остановился, взгляд Виолы выражал ужас, лицо и губы были бледны.
— Не говори мне так, не смотри на меня так, — сказала она, невольно отстраняясь. — Ты меня пугаешь... О! Не говори так, я стала бы бояться, не за себя, но за моего ребенка!
— Твоего ребенка! Но разве бы ты отказалась для твоего ребенка от этого чудного дара?
— Занони!
— Ну, что же?
— Солнце исчезло у нас из глаз, но для того, чтобы показаться другим глазам. Исчезнуть из этого света — это значит жить там, наверху. О, мой возлюбленный! О, мой супруг, — продолжала она со странной и неожиданной живостью, — скажи мне, что ты шутил, что ты хотел посмеяться над моим легковерием! Чума не так ужасна, как твои слова.
Чело Занони омрачилось, он молча глядел на нее несколько секунд.
— Что дает тебе право сомневаться во мне? — почти сурово спросил он.
— О! Прости меня, прости! Ничто! — вскричала Виола, рыдая и бросаясь ему на грудь. — Я не хочу верить даже твоим словам, если они обвиняют тебя.
Он молча вытер поцелуем слезы Виолы.
— Ах! — произнесла она с прелестной детской улыбкой. — Ты хотел дать мне талисман от чумы; видишь, я беру его у тебя сама.
И она положила руку на маленький античный амулет, который он носил на шее.
— Ты не можешь себе представить, до какой степени эта вещица сделала меня ревнивой к твоему прошлому, Занони! Это какой-нибудь залог любви, без сомнения? Но нет, ты не любил ту, которая тебе его дала, так, как ты меня любишь, хочешь, я украду у тебя твой амулет?
— Дитя! — нежно сказал Занони. — Та, которая повесила его на мою шею, принимала это действительно за талисман, потому что она была так же суеверна, как и ты, для меня он больше, чем магический амулет: это воспоминание прекрасного, теперь погибшего времени, когда меня любили, не сомневаясь.
Он сказал эти слова с интонацией печального упрека, который проник в сердце Виолы, но затем его тон вдруг принял торжественность, остановившую порыв чувств Виолы.
— Может быть, наступит день, Виола, — прибавил он, — когда этот талисман перейдет с моей груди на твою, когда ты лучше поймешь меня, когда законы нашего существования будут одинаковы.
Он медленно повернулся, и они тихими шагами пошли домой, но страх, несмотря на все усилия изгнать его, оставался в сердце Виолы. Она была итальянка и католичка, она имела все предрассудки своей родной страны. Она ушла в свою комнату и начала молиться перед образом святого Януария, который ее духовник дал ей в детстве и который всюду сопровождал ее. Она считала невозможным с ним когда-нибудь расстаться.
На другой день, проснувшись, Занони нашел у себя на шее образок святого, рядом с мистическим амулетом.
— Теперь тебе нечего бояться чумы, — сказала Виола, смеясь и плача, — а когда ты почувствуешь желание говорить со мною, как вчера, святой будет рядом, чтобы остановить тебя.
Ну что, Занони, ответь теперь — может ли действительно существовать родство мысли душ, кроме как среди равных?
Чума действительно разразилась, надо было оставить остров, их излюбленное убежище. Могущественный маг, ты не имеешь никакой власти спасти тех, кого любишь. Прощай, убежище любви и счастья, дорогие места спокойствия и безопасности! Беглецы, вы можете найти страны столь же прекрасные, но это время — может ли оно когда-нибудь вернуться? И кто может поручиться, что сердце не изменяется вместе с местом своего счастья, что оно ничего не теряет, оставляя места, где мы впервые жили с любимой? Малейший уголок заключает в них столько воспоминаний. Прошедшее, наполненное любовью, кажется, отвечает за будущее. Если вами овладевает мысль менее добрая, вам стоит взглянуть на какое-нибудь дерево, под сенью которого было произнесено столько клятв и слезы были стерты поцелуями, и вы возвращаетесь к первым минутам счастья. Но не то под кровлей, где ничто не говорит об этих первых минутах блаженства, где недостает красноречивого голоса воспоминаний. Да и разве тот, кто испытал глубокую привязанность, не скажет вам, что она изменяется с переменой места?
Дуйте же сильнее, благословенные ветры, раздувайтесь паруса, прочь из края, где Смерть сменила царство Любви! Проплывают мимо берега, новые картины сменяют зеленые холмы и апельсиновые рощи Свадебного острова. Вдали уже видны мерцающие в лунном свете колонны храма, который афиняне посвятили Богине Мудрости. И, стоя на корме несущегося вперед судна, посреди крепнущей бури, почитатель, переживший свою Богиню, тихо произнес: "Неужели мудрость веков не принесла мне более счастливых часов, не озарила большими радостями, чем те, что получили от нее Пастух или землепашец, не знающие иного мира, кроме милого их сердцу деревенского уголка, иных наслаждений, кроме поцелуя и улыбки родного очага?"
А луна, равно льющая свой свет и на развалины храма, покинутого богами, отошедшей в прошлое веры, и на хижину крестьянина, и на незапамятную вершину горы с покрывающим ее бренным растительным миром, казалось, спокойно и презрительно улыбалась в ответ человеку, который, возможно, видел, как возводили этот храм, и кто в ходе своей невероятной, таинственной жизни, может быть, еще увидит, как эта гора разрушится до основания.
Книга пятая
ВЛИЯНИЕ ЭЛИКСИРА
I
Читатель помнит, что мы оставили Паоло у изголовья Глиндона. Проснувшись от глубокого сна, англичанин вскрикнул и закрыл лицо руками, вспомнив ужасную ночь, проведенную им в таинственной комнате.
— С добрым утром, синьор! — весело сказал Паоло. — Черт возьми, вы крепко спали!
Звук этого здорового голоса рассеял все видения, еще носившиеся в памяти Глиндона.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
