— Он — старинный, верный слуга, — проговорил опечаленный Обед, — и мне было бы тяжело, если бы с ним случилось что-нибудь дурное. Свяжите ему ноги и дайте ему лечь на это ложе из травы. Я готов держать пари, что завтра утром мы найдем его там, где оставили.
— А сиу? Что станется с бедной тварью, если кто-нибудь из красных дьяволов увидит его уши, торчащие из травы, как два стебля коровяка? — крикнул охотник за пчелами. — Они утыкают его стрелами, как женщины утыкают булавками подушечки, и вообразят, что убили прадеда всех кроликов! Ну, даю слово, что они убедятся в своей ошибке при первом же куске!
Смиренного Азинуса, слишком кроткого и усталого. чтобы оказать хоть какое-нибудь сопрошвление, быстро связали и уложили на ложе из высохшей травы, да там и оставили. Надо сказать, что хозяин его расстался с ним в полной уверенности, что встретится через несколько часов. Устроив Азииуса и хорошо спрятав его, беглецы отыскали и себе укромное место, где они могли бы отдохнуть сами в ожидании, пока отдохнет осел.
По расчету Траппера всадники проехали со времени бегства двадцать миль. Слабая Инеса стала изнемогать от усталости, и даже более сильная, но все же женственная Эллен, не могла не чувствовать последствий такой напряженной езды. Сам Миддльтон не имел ничего против отдыха, а сильный, смелый Поль откровенно заявил, что не прочь отдохнуть немного. Только один старик казался равнодушным к требованиям природы. Хотя мало привычный к такой быстрой и продолжительной скачке, он казался недоступным припадкам человеческой слабости. Его близкое к разрушению тело казалось похожим на увядший дуб, сухой, обнаженный, пострадавший от бурь, но все же прямой и словно окаменелый. Он руководил немедленно начавшимися поисками места для отдыха со всей энергией молодости, умеряемой осторожностью и опытностью зрелых лет.
Покрытая травой ложбина, в которой охотники встретились с доктором и где только что оставили осла, тянулась на некотором расстоянии, а затем волнистая поверхность прерии переходила в обширную равнину, покрытую на много миль увядающей травой.
— А, это может пригодиться, может пригодиться, — сказал старик, когда они подошли к краю этого моря увядающей травы. — Я знаю это место и часто бывал здесь, укрывался в ямах, когда дикари охотились за буйволами на открытых местах. Нужно идти очень осторожно, не оставляя слишком заметных следов, а то индейское любопытство — опасный сосед.
Он поехал впереди всех и выбрал место, где высокая, грубая трава стояла совершенно прямо, напоминая тростник по высоте и густоте. Он въехал туда один и велел остальным идти по одиночке, насколько можно по его следам. Проехав сто или двести футов по густой траве, он остановился и, отдав распоряжение Полю и Миддльтону, чтобы они продолжали ехать по прямой линии вглубь, сошел с лошади и вернулся по своим следам к краю луга. Тут он провел много времени, подымая притоптанную траву и уничтожая, насколько возможно, все следы их проезда.
Между тем, остальные продолжали пробираться не без труда, а следовательно, очень медленно, пока не проехали милю. Тут они нашли подходящее место, сошли с лошадей и занялись приготовлениями к ночлегу. К этому времени Траппер вернулся и снова принял на себя руководство устройством стоянки.
Достаточно большая площадь была вскоре очищена от плевел и травы; для Инесы и Эллен была устроена немного в стороне постель, по мягкости и удобству мало уступавшей пуховой перине. Усталые женщины подкрепились немного из запасов предусмотрительных Поля и Траппера и легли, предоставив своим более крепким товарищам устраиваться, как им удобно. Миддльтон и Поль не замедлили воспользоваться примером своих возлюбленных. Траппер и естествоиспытатель остались еще сидеть за вкусным мясом бизона.
Обед не спал под влиянием недавних событий, сильно подействовавших на него. Что касается старика, то его потребности, вследствие привычки и необходимости, по-видимому, подчинялись его воле. Поэтому он, как и его товарищ, тоже не спал и зорко наблюдал за всем вокруг.
— Если бы дети мира, живущие в покое и безопасности, знали, какие лишения и опасности приходится переносить ради них исследователям природы, — проговорил Обед через несколько минут молчания, после того как Миддльтон ушел спать, — они воздвигали бы серебряные колонны и медные статуи для прославления их.
— Не знаю, не знаю, — возразил его товарищ, — серебра вовсе не так много, по крайней мере, в пустыне, а медные идолы запрещены заповедями божьими.
— Египтяне и халдеи, греки и римляне имели обыкновение выражать свою благодарность в этой форме человеческого искусства. Многие из знаменитых художников древности, с помощью науки и искусства превзошли даже произведения природы и показали такую красоту, такое совершенство форм, какие трудно найти в лучших живых образцах вида genus horrio.
— Могут ли ваши идолы ходить или говорить, обладают ли они драгоценным даром разума? — спросил Траппер, и негодование слышалось в его голосе. — Хотя я и не люблю шума и болтовни поселений, но бывал в свое время в городах, чтобы обменять пушной товар на пули и порох, и часто видел там ваших восковых кукол в мишурных платьях, со стеклянными глазами…
— Восковые куклы! — прервал его Обед. — С точки зрения искусства — профанация сравнивать жалкую работу торговцев воском с чистыми моделями древности!
— Профанация в глазах господа — сравнивать эти произведения с творениями его собственной руки.
— Достопочтенный охотник, — продолжал естествоиспытатель, откашливаясь, как человек, собирающийся говорить об очень серьезном вопросе, — поговорим основательно и по-дружески. Вы говорите об отбросах невежества, тогда как мысль моя созерцает те драгоценности, которые я имел некогда счастье видеть среди сокровищ, хранящихся в Старом Свете.
— Старый Свет! — возразил Траппер. — Вот если бы вы сказали: отживший, испорченный, безбожный свет — то были бы ближе к истине!
Доктор Баттиус, видя, что совершенно бесполезно поддерживать свои любимые положения с таким основательным противником, кашлянул и, воспользовавшись новым поводом, данным ему Траппером, переменил разговор.
— Под выражением Новый и Старый Свет, мой почтенный друг, — сказал он, — не подразумевается, что горы и реки нашей половины земного шара, говоря физически, не такого же древнего происхождения, как местность, где встречаются остатки Вавилона; выражение это означает только, что его нравственное существование не соответствует его физическому или геологическому устройству.
— Что такое? — сказал старик, вопросительно посмотрев на философа.
