– Нужно ли продолжать говорить, что нет?
– Нет, если ответ будет “да”, – ответил я с улыбкой, которая ему не понравилась.
– Отвечаю – нет. Нет, нет, нет. Повторяю – нет. Поняли?
– Спасибо. Значит, я могу написать “нет”, верно? Это значит – никого, даже русского. И вы распишетесь в этом. Да?
– Да.
– Что значит – нет? – уточнил я, как бы снова слегка пошутив. – Простите, Сирил, но мы должны быть кристально чисты, иначе Главное управление навалится на нас всей своей мощью. Вот, я написал за вас. Подпишите.
Я протянул ему карандаш, и он поставил свою подпись. Мне хотелось выработать в нем привычку. Он возвратил мне блокнот, трагически при этом улыбаясь. Он мне лгал и в своем бесстыдстве нуждался в моем утешении. И я ему дал это утешение, хотя, боюсь, только потому, что рассчитывал очень скоро его отобрать. Я запихнул блокнот во внутренний карман, встал и сладко потянулся, как бы объявляя, что в нашей дискуссии наступил перерыв, так как самое сложное позади. Я слегка потер поясницу – обычная проблема пожилого человека.
– А что это вы там копаете, Сирил? – спросил я. – Сооружаете собственный бункер, что ли? По-моему, бесполезная затея в наши-то дни.
Глядя мимо него, я обратил внимание на горку кирпичей, сваленных в углу небольшой площадки и накрытых куском толя. К ним через газон подходила незаконченная траншея глубиной около двух футов.
– Это будет пруд, – отозвался Фревин, с радостью ухватившись за новую тему. – Между прочим, я очень люблю воду.
– Пруд для золотых рыбок, Сирил?
– Декоративный пруд. – К нему возвращалось благодушие. Он успокоился, он улыбался, и его улыбка была такой теплой и искренней, что я невольно улыбнулся ему в ответ. – Что я собираюсь сделать, Нед, – начал он, придвигаясь по-дружески ко мне, – так это соорудить каскад на трех разных уровнях, начиная с четырех футов, и с интервалом по нисходящей в восемнадцать дюймов до траншеи. Каждый прудок будет подсвечен снизу скрытой лампой. Вода будет подаваться при помощи электрического насоса. Вечерами вместо того, чтобы задергивать шторы, я смогу любоваться своим собственным декоративным водяным каскадом с иллюминацией!
– И наслаждаться музыкой! – воскликнул я, полностью поддерживая его энтузиазм. – По-моему, это великолепно, Сирил! Гениально! Я просто потрясен. Мне бы хотелось показать это жене. Кстати, как вам Зальцбург?
Его повело, подумал я, глядя, как дернулась его голова прочь от меня. Я наношу удар – и его ведет, а я выжидаю и, как только он приходит в себя, наношу еще один удар.
– Мне говорили, что вы ездите в Зальцбург послушать музыку. Говорят, этот Зальцбург просто Мекка для вас, меломанов. На Рождество там оперы исполняются или вы предпочитаете рождественские песенки и гимны?
Должно быть, улицу перекрыли, подумал я, вслушиваясь в невероятную тишину. Пожалуй, Фревин думает о том же, по-прежнему уставившись в свой дворик.
– А вам-то что? – ответил он. – Вы же полный невежда в музыке. Сами сказали. И к тому же вечно суете нос в чужие дела.
– Верди? Я слышал о Верди. Моцарт? Он ведь австриец, верно? Я видел фильм. Готов поспорить, что на Рождество там непременно исполняют Моцарта. Разве я не прав?
Снова молчание. Я сел и опять приготовился писать под его диктовку.
– Вы один ездите? – спросил я.
– Конечно.
– Всегда?
– Конечно.
– И в прошлый раз?
– Да!
– В номере проживаете один?
Он громко рассмеялся.
– Я-то? Ни одной минуты. Что вы. К моему приезду в номере меня ждут танцовщицы. Каждый день новые.
– Но слушать музыку вечер за вечером – вам это нравится?
– Кто вам сказал, что мне нравится?
– Четырнадцать вечеров музыки. Пожалуй, двенадцать, если учесть дорогу.
– Может, двенадцать. Может, четырнадцать. Может, тринадцать. Кому какое дело? – Он все еще был в смятении. Он был где-то далеко-далеко.
– Ради этого вы туда и ездите? В Зальцбург? И платите за это? Да? Да, Сирил? Отзовитесь, пожалуйста, Сирил. Похоже, вы не слушаете меня? И нынешним Рождеством вы поехали туда тоже ради этого?
Он кивнул.
– Концерты вечер за вечером? Опера? Гимны?
– Да.
– Беда лишь в том, видите ли, что, по данным Главного управления, вы там прожили только одну ночь. Вы приехали в день, на который заказали номер, а на следующее утро, говорят, отбыли. Заплатили-то вы за номер полностью за две недели, а персонал утверждает, что вас там и в помине не было до самого последнего дня, когда кончался ваш отпуск. Так что вполне естественно, что Главное управление интересуется, где, черт побери, вас носило. – Тут я выступил с дерзким экспромтом. – И с кем? Их интересует, был ли кто-нибудь с вами. Например, Борис и Ольга.
Я перелистал несколько страниц блокнота, и в полной тишине их шелест прозвучал, как грохот упавшего кирпича. Его ужас передался и мне. Будто мы оба соучастники одного преступления. Тонкая перегородка отделяла нас от правды, но страх перед ней, казалось, был в равной степени невыносим как для человека, стремившегося спрятать правду за перегородкой, так и для меня, желавшего высвободить ее оттуда.
– Нам осталось только изложить это на бумаге, Сирил, – сказал я. – И тогда мы забудем всю эту историю. Я бы сказал, если хочешь покончить с чем-то, изложи это на бумаге. Иметь друга – не преступление. Даже если это иностранец, при условии, что он указан в списке. Он ведь иностранец, я полагаю? Однако я вижу, что вы колеблетесь. Наверное, он какой-то особый друг, если вы ради него пожертвовали музыкой.
– Нет его нигде. Он не существует. Он уехал. Я ему мешал.
– Ладно, он ведь не в Рождество уехал, верно? Раз вы были вместе. Он австриец, Сирил?
Фревин не подавал признаков жизни. Он был мертв, хотя глаза его были открыты. Я переусердствовал, нанося ему удары.
– Ну, хорошо. Значит, он француз, – высказал я предположение чуть погромче, чтобы выдернуть его из самосозерцания, в которое он погрузился. – Так он французик, этот ваш приятель, Сирил? Они ничего против французиков не имеют, хоть и не очень их жалуют. Ну же, Сирил, а может, это янки? Янки-то у них пройдет! – Никакого ответа. – Уж не ирландец ли он? Надеюсь, нет, иначе мне вас жаль!
Я рассмеялся вместо него, но не смог вывести его из угнетенного состояния. Все еще стоя у окна, он согнул большой палец и сверлил косточкой сустава свой лоб, будто пытался провертеть в нем пулевую дыру. Кажется, он что-то прошептал.
– Я не понял, Сирил?
– Он выше всего этого.
– Выше национальности?
– Он выше этого.
– Вы хотите сказать, он – дипломат?
– Он не приезжал в Зальцбург, вы что, ни черта не слышите? – Он резко обернулся ко мне и закричал: – Вам что, мозги свело? Какие там ответы, вы даже вопрос толковый задать не можете! Не удивительно, что в стране такая неразбериха! Куда девался ваш здравый смысл? Где, наконец, человеческое сочувствие?
Я снова встал. Медленно, чтобы он не сводил с меня глаз. Еще раз потер себе спину. Прошелся по комнате. Покачал головой, как бы говоря, что так дело не пойдет.
– Я пытаюсь помочь вам, Сирил. Если бы вы поехали в Зальцбург и остались там, то был бы один сценарий. Если вы потом отправились куда-нибудь еще, тогда он совсем другой. Если, скажем, ваш приятель – итальянец. Но если вы прикинулись, что едете в Зальцбург, а сами отправились, ну, я не знаю, в Рим или, скажем, в Милан, даже в Венецию, – это другое дело. Я не могу делать все за вас. Это несправедливо, и меня за это по головке не погладят.
У него широко раскрылись глаза. Он передавал свое безумие мне, а сам превращался в разумного человека. Я стал набивать трубку, целиком погрузившись в это занятие, и продолжал говорить.
– Вам трудно угодить, Сирил, – я трамбовал табак указательным пальцем, – вы, если хотите знать, недотрога. “Не трогайте меня здесь, не касайтесь там. Это можно, но только один раз”. Послушайте, так о чем же мне позволено с вами говорить?
Я зажег спичку, поднес ее к трубке и увидел, как он перенес костяшки пальцев на глаза, чтобы не видеть этой комнаты. Но я притворился, будто ничего не замечаю.
– Ну, ладно, оставим в покое Зальцбург. Если вам больно слышать про Зальцбург, не будем о нем говорить и вернемся к вашим знакомым из-за Железного Занавеса. Согласны?
Его руки медленно соскользнули с лица. Никакого ответа, но не было и явного протеста. Я продолжал говорить. Он хотел этого. Я почувствовал, что мои слова были для него мостиком между реальным миром и тем адом, который бушевал внутри его. Он хотел, чтобы я говорил за нас обоих. Мне показалось, что я должен признаться за него, и потому решил пустить в ход свою самую грозную карту.
– Тогда предположим на время, Сирил, что к нашему списку мы добавим фамилию Сергея Модрияна и поставим на этом точку, – предложил я беспечно, изо всех сил стараясь, чтобы мои слова не звучали угрожающе. – Просто чтобы обезопасить себя, – добавил я жизнерадостно. – Что вы скажете? – Его голова была низко опущена, так что лица я не видел. Продолжая жизнерадостно болтать, я выдвинул еще одно полезное предложение: “Ладно, штабисты, скажем мы им, берите своего несчастного мистера Модрияна. Хватит морочить нам голову, мы совершенно ни при чем. Получайте его – и точка. Неду с Сирилом пора делом заниматься”.
