Однако дружки Клодия придерживались иного мнения. После того как тело его было найдено и доставлено в Рим, весть об убийстве побежала с перекрестка на перекресток. В трущобах зазвучали горестные вопли. Скоро возле дома Клодия на Палатине собралась большая толпа. Фульвия вынесла к людям израненное тело своего мужа, старательно показывая на каждую нанесенную ему рану. Толпа взвыла от горя и ярости. На следующий день труп народного героя перенесли с Палатина на Форум и уложили на рострах. Тем временем в соседствовавшим с местом событий здании Сената переворачивали скамьи, разбивали столы, крали конторские книги. После этого, на полу палаты сложили погребальный костер. Клодия положили на него, принесли факел. Прошло более тридцати лет после разрушения храма Юпитера на Капитолии, предупредившем римский народ о приближающейся катастрофе. И вот Форум снова озарился багровым пламенем. Его неровный свет придавал новый и пьянящий вкус вседозволенности баталиям между партизанами Клодия и его убийцами. Пламя ярилось, и когда здание Сената превратилось в обугленные руины, огонь перекинулся на соседнее — Базилику Порция. Именно на этом месте был построен первый постоянный суд Рима — причем предком Катона. Здание также погибло, явив символическое зрелище. В ту ночь партизаны Клодия справляли поминки по своему погибшему предводителю на пепле власти Сената.
Теперь, наконец, пришел час Помпея. С этим вынужден был смириться даже Катон, увидевший обугленные руины прародительского монумента. Все что угодно было предпочтительнее анархии. Катон по-прежнему не мог заставить себя признать диктатуру, однако предложил, чтобы в порядке компромисса Помпеи на один год стал единственным консулом. Парадоксальная природа подобного назначения как ничто иное свидетельствовала о чудовищности положения дел. Сенат собрался в театре Помпея и по предложению Бибула пригласил великого человека спасать Республику. Помпеи повиновался с истинно военной быстротой и решимостью. Впервые после гражданской войны в Рим вошли вооруженные войска. Банды Клодия и Милона не могли сопротивляться легионерам Помпея. Милона в спешным порядке предали суду. Поскольку обвиняли его в убийстве Клодия, Цицерон ухватился за шанс стать защитником. По такому поводу он надеялся произнести речь, которая стала бы шедевром всей его жизни. Возможность представилась ему в последний день суда. Утром он направился из своего особняка на Палатине в суд. Над городом царило странное, необычайное безмолвие. Все лавки были закрыты. На каждом перекрестке стояла стража. Сам Помпеи находился возле суда, прикрытый стальной стеной легионеров, на шлемах которых играло солнце, — и все это творилось на Форуме, в самом сердце Рима. Цицерон, повергнутый этим спектаклем в недоумение, утратил отвагу. Он произнес свою речь, как сообщает один из источников, «без обыкновенной уверенности».[221] Другие источники утверждают, что он едва выдавливал из себя слова. Милона сочли виновным и на той же неделе отправили в ссылку в Марсель. Аналогичным образом обошлись и с другими предводителями народных банд. В течение какого-то месяца на улицы Рима вернулся порядок.
Даже Катон вынужден был признать, что Помпеи прекрасно справился с задачей, хотя и сделал все, как всегда — без изящества. Когда Помпеи отвел его в сторонку, чтобы поблагодарить за поддержку, Катон суровым тоном ответил, что поддерживает не Помпея, но Рим. «Что касается совета, он охотно даст его в частной обстановке, если его попросят об этом, а если не попросят, даст в любом случае публично».[222] При всей оскорбительности этого предложения Помпеи принял его с благодарностью. Десять лет после своего возвращения с Востока он дожидался этого мгновения. Катон, пусть и против воли признал его статус первого гражданина. Наконец-то Помпеи обрел и власть и уважение — одновременно.
Не стоит удивляться тому, что когда в том же наступившем году Цезарь, напрягавший мозги в поисках подходящей невесты для своего партнера, наконец, остановился на своей внучатой племяннице Октавии, Помпеи отклонил это предложение. Он не намеревался дать этим отказом знак об окончании дружбы, просто давал понять, что отныне на него нельзя полагаться во всем. Теперь, когда респектабельность его была восстановлена в глазах сенаторского истеблишмента, находились и другие претендентки на его руку, способные предложить больше, чем Цезарь. Помпеи уже присматривался к дочерям самого верхнего слоя сливок общества. Его заинтересованный взгляд в особенности привлекла одна из них. После гибели при Каррах молодого Публия Красса его жена Корнелия осталась вдовой. Прекрасная и хорошо воспитанная, она обладала также прекрасными связями. Родословная ее отца, Квинта Цецилия Метелла Пия Сципиона Назики, находила прекрасное выражение в звучном перечне его имен. Тот факт, что Метелл Сципион представлял собой всего лишь злобное ничтожество, получившее известность в качестве постановщика порнографических представлений, не имел абсолютно никакого значения. Главное заключалось в том, что он был главой рода Метеллов, находившихся в тесном родстве едва ли не со всеми видными патрициями и происходившего от тех самых Сципионов, которые нанесли поражение Ганнибалу и захватили Карфаген. Собственные достоинства Корнелии прилагались ко всему этому в качестве премии. Сделав перерыв в зачистке улиц Рима, Помпеи украсил себя свадебными венками. Подобная возможность предоставлялась ему в пятый раз. Теперь он был в два раза старше своей новой невесты, однако отмахнулся от всех легко предсказуемых в таком случае насмешек. Супружеская жизнь вполне устраивала его. Кроме того, он обретал утешение: отступала тоска по Юлии. Счастливая пара скоро эпатировала окружающих — оказалась влюбленной.
Мужчина, попавший в объятия Корнелии, оказывался в лоне самой аристократии. Этому приятному достижению еще более прибавлял сладости тот факт, что Катон, некогда посчитавший Помпея недостойным руки своей племянницы, сам получил в свое время отказ от матери Корнелии. Старые раздоры пускают глубокие корни, и между Катоном и Метеллами Сципионами не было никаких симпатий. Однако когда Помпеи отменил чрезвычайное положение в Риме и пригласил своего тестя разделить с ним консульские обязанности — до конца 52 года до Р.Х., Катону нечего было возразить. В конце концов, Помпеи поступал в точном соответствии с буквой конституции. Республика пережила тяжелый недуг и сейчас выздоровела. Все стало таким, каким было прежде.
Сограждане Помпея лихорадочно пытались в это поверить. Даже те, кто давно испытывал подозрения относительно его амбиций, теперь не могли не признать превосходство Помпея. Надменные аристократы, увидевшие, чего может достичь Помпеи, когда тот женился на дочери «великого порнографа» Метеллы Сципиона, начали смирять свой норов. Катон мог сколько угодно затыкать уши, когда Помпеи говорил что-нибудь неконституционное, однако в целом впервые был готов выслушать своего старинного противника. Кроме того, приходилось считаться с Цезарем. Из далекой Галлии, посреди крови и дыма Алезии, партнер Помпея все еще искал его дружбы. Все множество различных, подчас противоречивых интересов Цезаря было обращено к одному-единственному человеку.
Факт этот не имел прецедента в истории Республики, и не стоит удивляться тому, что Цицерон не переставал восхищаться «способностям и удаче Помпея, которые позволяли ему добиваться того, чего никто еще не умел достичь».[223] И все же, пока великий человек восторгался собственным первенством, каждая из домогавшихся его внимания группировок стремилась уничтожить все остальные и вынудить Помпея стать именно на ее сторону. Кто и кого эксплуатировал? Вопрос этот едва начинал находить решение. Однако скоро оно было получено.
Взаимно гарантированное уничтожение
Искусство сооружения театров отнюдь не сошло на нет после возведения Помпеем своего мраморного чудища. Напротив, оно поднялось на новые высоты изобретательности, когда честолюбивые богачи начали закладывать фундаменты не из камня, а из симпатий римского народа. Самым экстраординарным среди них был театр, построенный Курионом, блестящим и юным наперсником Клодия. В 53 году до Р.Х. скончался отец Куриона. Тот находился в это время в Азии, на провинциальной должности, но перед своим возвращением в Рим стал обдумывать сценарии поистине впечатляющих погребальных игр. Когда театр, построенный для их постановки, наконец, открылся, публика с волнением обнаружила, что также является участницей представления. Были сооружены две различные сцены, укомплектованные рядами сидений и установленные на вращающемся шарнире. На них можно было одновременно исполнять две различные пьесы, а потом, в середине дня, когда представления завершались, обе сцены под треск и скрежет машин поворачивались и соединялись в одну. «Там-то и сражались гладиаторы, хотя римскому народу, крутившемуся на своих сиденьях, угрожала большая опасность, чем гладиаторам». По прошествии более чем одного столетия Плиний Старший мог только с удивлением покачивать головой, разглядывая конструкцию. «И это еще не было самым удивительным! — восклицал он. — Куда более невероятным было безумие народа, сидевшего в полном довольстве на готовых предательски рухнуть сиденьях!»[224]
