— Если бы это сказал мне Скорый Гэрри, я бы не был изумлен, так как знаю, что он не способен понимать чувства и мысли честного человека. Но вы, Юдифь, не то, что Генрих Марч, и я прошу сказать мне по совести: неужели вы не перемените обо мне своего мнения, как о честном человеке, если я решусь не сдержать своего слова?
— Ничто на свете не заставит меня переменить о вас мнения и я убеждена, что вы навсегда останетесь самым честным, благородным и правдивым человеком.
— Ну, так и не принуждайте меня забыть обещание, данное гуронам. Отпуск — долг чести как для воина, так и вообще для всех людей, в каком бы положении они ни были. Стыдно мне будет показаться на глаза старику Таменунду и всем моим делаварским друзьям, если я опозорю себя низким вероломством. Надеюсь, Юдифь, вы легко это поймете.
— К несчастью, вы правы, Зверобой, — отвечала печально Юдифь после минутного размышления. — Человек, подобный вам, не может и не должен поступать, как бесчестный эгоист. Воротитесь в ирокезский лагерь: я не стану больше отговаривать вас. Действуя по совести, вы, по крайней мере, не станете думать, что Юдифь… и вот, я не знаю теперь, какую фамилию присоединить к этому имени.
— Отчего же это? Гуттер был ваш отец, и фамилия Гуттера должна остаться за его дочерьми.
— Ни я, ни Гэтти не можем больше, да и не захотим называться девицами Гуттер. Притом его настоящая фамилия не Гуттер.
— Это очень, очень странно, и я никак не могу вас понять. Старый Гуттер — не Гуттер, и его дочери — не его дочери! Что это значит? Кто же был Томас Гуттер, и кто его дочери?
— Разве вы, Зверобой, ничего не слыхали о первоначальной жизни этого человека?
— Слыхал я кое-что, но, признаюсь, Юдифь, никогда не верил молве. Генрих Марч рассказывал мне, что Томас Гуттер провел свою молодость на соленой воде и жил привольно, вероятно, на чужой счет.
— То-есть он говорил вам, что Томас Гуттер был морским разбойником: зачем смягчать выражения, когда разговариваешь с друзьями? Прочтите это письмо и вы увидите, кто был мой мнимый отец. Томас Гови, о котором идет здесь речь, есть тот самый Томас Гуттер, которого вы знали.
Говоря таким образом, Юдифь подала ему газетную статью с губернаторской прокламацией, и при этом глаза ее засверкали необыкновенным блеском.
— Я не умею ни читать, ни писать, — возразил Зверобой, улыбаясь. — Мое воспитание началось и окончилось в лесу: единственною книгою для меня были озера, деревья, гром, бури и ненастья. Только эту книгу, исполненную дивных тайн и глубоких познаний, я и умею читать.
— Извините, Зверобой, я совсем забыла образ вашей жизни и не имела ни малейшего намерения вас обидеть.
— Меня обидеть? Чему же тут обижаться, когда вы просите меня читать, а я не могу читать?
— Хорошо, Зверобой, оставим это. Дело в том, что Томас Гови и Томас Гуттер — одно и то же лицо.
— Ну, так, стало-быть, остается вам принять фамилию вашей матушки.
— Да, но я совсем не знаю, как прозывалась моя мать. В этих бумагах нет никакого следа относительно ее происхождения.
— Это слишком странно. Я, например, человек очень скромный и бедный, но родовое имя осталось за мною. Прозываемся мы Бумпо, и я слыхал, что эта фамилия в свое время была хорошо известна.
— Вы носите почтенное имя, любезный Зверобой. Гэтти и я с величайшей охотой согласились бы променять свою фамилию на фамилию Бумпо.
— Но в таком случае вам или Гэтти пришлось бы унизиться до замужества со мною, — сказал Зверобой, улыбаясь.
Юдифь внутренно обрадовалась, что разговор сам собою затронул тот вопрос, который занимал ее, и она поспешила ответить:
— Я никак не думаю, Зверобой, чтобы Гетти вышла замуж. Если кому-нибудь из нас суждено носить вашу фамилию, так, вероятно, мне.
— Будто бы? В нашей фамилии бывали, говорят, красавицы, и, пожалуй, никто не удивится, если еще присоединится к ним Юдифь Бумпо.
— Не шутите, Зверобой: вы коснулись теперь одного из самых важных вопросов в жизни женщины, и я желала бы поговорить с вами серьезно. Скажите мне чистосердечно: такая женщина, как я, может ли осчастливить мужчину, подобного вам?
— Такая женщина, как вы, Юдифь? Но зачем, в самом деле, шутить такими вещами? Вы прекрасны, умны и отлично образованы. Всякий офицер сочтет за счастье жениться на девушке, подобной вам. Впрочем, что же такое? Вам, разумеется, приятно пошутить над бедным охотником, воспитанным между делаварами.
— Еще раз повторяю вам, что я совсем не намерена шутить, любезный Зверобой! Напротив: за всю свою жизнь я не говорила ничего серьезнее, и мои слова — плод продолжительных размышлений. Может-быть, вам известно, что многие просили моей руки. В продолжение четырех лет почти все холостые охотники, приходившие на это озеро, делали это.
— Знаю я этих людей. Все они думают только о самих себе, не заботясь о других.
— И все они получили от меня один и тот же отказ. Однако, были между ними молодые люди, стоившие некоторого внимания: ваш знакомый Генрих Марч, например.
— Да, его фигура слишком бросается в глаза, и я сначала думал, что вы имеете намерение сделаться его женою; но под конец увидел, что обоим вам было бы слишком тесно в одном и том же доме.
— На этот раз вы совершенно ко мне справедливы. Генрих Марч никогда не мог сделаться моим мужем, хотя бы он был в тысячу раз красивее и храбрее.
— Отчего же, Юдифь? Признаюсь, я желал бы узнать, почему такой мужчина, как Генрих Марч, не может нравиться такой девушке, как вы?
— Извольте, я удовлетворю ваше любопытство. Во-первых, красота мужчины не имеет почти никакого значения в женских глазах, разумеется, если он не совсем урод или калека…
— Едва ли это правда, Юдифь! Чингачгук, например, был любимцем всех делаварок именно за то, что он молодец с ног до головы.
— Искренность, прямодушие и честность, поверьте мне, лучше всяких внешних преимуществ в глазах рассудительной женщины.
— Вы меня чрезвычайно удивляете, Юдифь!
Зверобой был поражен словами молодой девушки. Теперь только в первый раз пришло ему в голову, что Юдифь в самом деле может сделаться неразлучной подругой всей его жизни. Эта перспектива была так заманчива и вместе неожиданна, что он на несколько минут погрузился в глубокое раздумье. Юдифь между тем сидела возле него, наблюдая за всеми изменениями его подвижного и честного лица. Никогда более чарующая мечта не представлялась пылкому воображению молодого охотника, но, привыкнув владеть собою во всех случаях жизни, он скоро пришел в себя и улыбнулся своей слабости. Он опять вернулся к действительности и решил смотреть на вещи с их практической стороны.
