— Ты достойна большой и сильной любви, Нэн, — тихо сказал он.
Итак, в их безрассудной любовной истории была поставлена последняя точка.
Не в состоянии сдержать себя, Анна отчаянно прижалась к нему. А он придерживал ее с дружеской благодарностью, и его сердце билось ровно и спокойно. Затем она резко отпрянула и подтолкнула его к дверям. Они не сказали больше ни слова друг другу.
Анна взглянула на великолепные часы — подарок Генриха. Не прошло и четверти часа, как Перси вошел к ней, и вот его уже нет. Он оставил ее, но остался в ее мыслях. Она старалась проникнуть в его душу, представить всю его жизнь в прошедшие годы.
Гарри насильно заставили жениться, принести любовь в жертву выгоде. Он познал, что может дать человеку настоящая любовь, а зачал сына, проклиная себя и нелюбимую жену. Уединившись в своей мрачной крепости, он стал жить, не зная ни радости, ни веселья. И постепенно затухли чувства, а сила переродилась в грубость и равнодушие. Прекрасный страж границ, верный слуга короля, всегда на своем трудном посту. Лишенный любви, счастья, он не берег своей жизни. И рано состарился: от частых приступов малярии у него тряслись руки, грубая походная пища сделала больным желудок.
Сказать правду, даже в то далекое время Гарри Перси не выделялся одаренностью среди ее друзей. Но он был влюблен, и обостренность чувств делала его восприимчивым, остроумным, самоотверженным. Счастливый брак развил бы, наверное, все его прекрасные качества, но им суждено было погибнуть в убогом сосуществовании с нелюбимой женщиной.
В эти минуты Анна с ясностью поняла, что их безумная влюбленность была не что иное, как сильное и страстное притяжение двух юных тел, и кто знает, будь у них достаточно времени, может быть, они поняли бы, что ничто, кроме этого, не сближает их. И если бы завтра Генрих Тюдор и герцогиня Нортамберлендская вдруг отправились на тот свет, Анна и Гарри Перси все равно никогда уже не бросились бы в объятия друг к другу.
Свое горе она выплакала давно, в Хевере. И теперь, сжимая виски руками, не плакала. Нет, она хоронила на самом дне своей души очередную истину, выстраданную и сполна оплаченную горьким разочарованием: жалеть о том, кто умер — естественно, но плакать о том, кого в действительности никогда не существовало, это значит убивать самого себя. «Глупое сердце, что же ты страдаешь по тому, чего нет?» — насмехалась она сама над собой.
Когда одиночество стало невыносимым, Анна, подхватив свою модную юбку, бросилась в комнаты Кранмера.
Каким бы высоким ни стало его положение, стремление к роскоши, так свойственное покойному кардиналу, никогда не одолевало Кранмера. Его покои имели строгий, аскетический вид.
Анна застала священника за чтением и, прежде чем он успел подняться, опустилась перед ним на колени.
— Это правда, что я стала безжалостной? — всхлипнула она, положив руку поперек книги, которую он читал. — Вы мой духовник, вы должны знать!
— Дай Бог, чтобы это было не так! — легко ответил он, все еще думая о прочитанном. Но, взглянув ей в лицо, он взял ее холодные руки в свои и спросил: — Что случилось, дитя мое?
— Я не убивала Уолси! — рыдала Анна.
— Но никто и не обвиняет вас.
— Обвиняет. Король. Вчера, когда прибыл гонец от Кромвеля… — Слезы не давали ей говорить.
— Но король потерял старого друга. Он удручен. Что бы он ни говорил сейчас, вы не должны принимать это близко к сердцу. Сегодня утром, когда я видел его, он показался мне… — Кранмер, все еще не освоившийся в высшем свете, предпочел не заканчивать начатого предложения и смущенно закашлялся.
Анна резко вскочила и посмотрела ему прямо в глаза.
— Все думают, что я виновата в его смерти, что я безжалостная. Даже мои друзья. Но я только хотела наказать его, унизить, как он сам когда-то унизил человека, которого я любила.
Кранмер учтиво поднялся и аккуратно поставил книгу на полку. Таким образом он выгадал несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.
— И все-таки вы желали его падения, не так ли? — мягко спросил он.
— Только потому, что другого выхода уже не было. Я вызывала у него такую ненависть, что не могла позволить, чтобы он оставался рядом с королем. Так получилось. Неужели вы не понимаете, дорогой Кранмер? Или я, или он — так обстояло дело. В самом начале, когда я только кусала его исподтишка, я вовсе не думала сживать старика со света.
Кранмер возвысился, благодаря вошедшим в силу Болейнам. Он никогда не забывал об этом, хотя и не заблуждался относительно нравственного облика этой семьи. Он знал, что Анна может быть льстивой, высокомерной, если надо — очаровательной. Но сейчас перед ним была другая Анна — искренняя, бесхитростная, — какой ее знали только старые друзья. Он смотрел на нее и удивлялся.
— В чем бы вы ни были виновны перед Господом, самообман — не в числе ваших грехов, — пробормотал он.
— Мы с братом одинаково чувствуем, — продолжала она более спокойно, — как будто какая-то сила, пущенная в ход еще в дни нашего счастливого детства, толкает нас все дальше и дальше в сторону от того, что мы всегда любили и ценили. Мы оглядываемся назад и видим, что уже не можем вернуться и не можем остановиться…
— Так всегда бывает, когда главным в человеке становится честолюбие, когда выгода и расчет вытесняют все остальное.
Анна не обиделась. Она с интересом посмотрела на его скромную сутану, красивые руки и бледное лицо, несколько утяжеленное большой челюстью.
— А вы не честолюбивы? Как например кардинал и Кромвель, нет? — простодушно спросила она.
Тонкие жесткие губы священника растянулись в учтивой улыбке.
— Я не раз думал о том, чтобы удалиться в один из наших университетов, где я мог бы посвятить себя науке.
— Значит, в душе вы проклинаете нас?
— Как я могу? Вы были так добры ко мне.
— Это не доброта, — сказала Анна с откровением, граничащим с цинизмом. — Дело в том, что мы просто использовали вас в своих целях.
Кранмер смешно взмахнул руками, останавливая ее.
— По крайней мере, меня жалеть не приходится. Многие завидуют мне. Теперь, когда бедный Уорхем при смерти — упокой его душу, Господи, — мне обещано Кентерберийское епископство.
— И расположение короля.
— То и другое я в высшей степени ценю.
— Я верю, вы поможете нам соединиться в законном браке. И подарите Англии переведенную Тиндлем Библию. Я каждый день с радостью в сердце читаю ее.
— Встретились ли вам строгие слова нашего Господа: «Если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?», — спросил Кранмер. — Прошу вас, мистрис Анна, не думайте, что я не знаю о вашей помощи бедным и о том, как любят вас ваши приближенные. Но истинное милосердие то, которое обращается на тех, кто не мил нашему сердцу, кого обидели мы и кто жестоко обошелся с нами.
