Кусочки и обрывки кошмаров Лукаса.
Но этот новый голос был совсем другим.
«Ты слышишь меня, сынок?»
Голос Чарльза Хайда всегда обладал особенным тембром.
Хотя он был всего лишь управляющим маленького бакалейного магазинчика, у него был необычайно красивый, звучный голос диктора или радиокомментатора. И еще его голос обычно был окрашен какой-то едва уловимой глубокой печалью — качество, благодаря которому он сделался самым знаменитым дьяконом приходской баптистской церкви. Он всегда принимал участие во всех рождественских службах и воскресных проповедях. Иногда, когда его удавалось раззадорить, он вел сольную партию в хоровом песнопении.
И сейчас Лукас слышал именно этот сочный, богатый оттенками голос. Голос покойного отца, который доносился из молчавшей все это время рации.
«Лукас, я же просил тебя вернуться домой сразу же после того, как ты доставишь яйца Винсенту, а ты где-то шляешься. Потом приходишь домой ночью, будишь маму... Иди сюда, сынок... ты же у меня умница. Я же знаю, я же тебя правильно воспитал!»
Лукаса переполняли давно забытые чувства, горло сдавило, из глаз потекли слезы. Усилием воли оторвав взгляд от рации, он посмотрел в зеркало заднего вида. Машина была теперь в сотне ярдов от джипа, горели фары, блестел в лунном свете корпус.
Это был... но Лукас знал, что это невозможно.
Ехавший за ними катафалк был точной копией того «кадиллака». Увеличенный, с низкой подвеской, со всем, что полагается. Кузов «ландо», маленькие задние боковые окна и угловатый срез сзади. В темноте, охватившей рамой сияние фар, он был как поблескивающая дикая пантера.
Уставившись на рацию, Лукас хрипло пробормотал:
— Нет, ты не мой отец! Ты — ничто! Ты — никто!
«Сынок, запомни, что я тебе сейчас скамей. Будь мужественным... теперь тебе придется заботиться о маме и сестрах. Ты понимаешь меня? Теперь ты единственный мужчина в доме. Ты хороший мальчик, и я уверен, что ты все сделаешь правильно, тогда я смогу гордиться тобой...»
Слова, доносившиеся по рации, произносились ослабленным и каким-то металлическим голосом. Это были последние слова Чарльза Хайда, которые он успел сказать своему единственному сыну. От них у Лукаса сейчас разрывалось сердце.
«Ты хороший мальчик, и я уверен, что ты все сделаешь правильно, тогда я смогу гордиться тобой».
Лукас вскрикнул.
Это был резкий, рыдающий крик, разрезавший воздух как острый нож.
Сидевшая рядом Софи подпрыгнула. Ее глаза были расширены от ужаса.
— Лукас! Это не настоящее! Это...
Лукас мгновенным усилием стряхнул с себя наваждение и вдавил акселератор в пол. Джип рванулся вперед. В зеркале заднего вида катафалк держался за ним как приклеенный. Зловещий, ядовитый, горящий желтым светом фар.
Лукас снова и снова ударял обожженными ладонями по рулю, повторяя:
— Это трюк, это гадский трюк!
Вдруг через радиопомехи пробился еще один голос:
— ффффф... шшшшш... хххххшшшшший ниггеррррр... мммеррррртвый... нигггерррррр!..
Лукас ударил кулаком по рации. Ее лицевая панель раскололась надвое. Резкая боль пронзила руку, но он едва заметил ее. Сейчас его питала только ярость.
Казалось, катафалк поглощает эту боль и ярость как губка. Он подошел вплотную, рокоча и чуть не касаясь багажника джипа.
— Возьми руль! — прошипел Лукас Софи сквозь зубы.
— Что ты собираешься делать?! — завопила Софи, стараясь перекричать рев двигателя и хватаясь за рулевое колесо.
Лукас выхватил помповое ружье из скоб на приборной панели и проверил патронник. Ружье оказалось заряжено до упора, не меньше шести патронов. Очевидно, шериф Баум позаботился, когда выехал на операцию.
Ненавистный Лукасу голос звучал теперь со всех сторон, просачиваясь сквозь вентилятор, сквозь радиатор, сквозь щели в дверях, нарастающий, диссонирующий, неистовый.
Лукас взвел курок, резко повернулся назад и крикнул:
— Анхел, пригнись!
И выстрелил поверх головы Анхела в темноту за разбитым задним стеклом. Выстрел вспыхнул, как блиц фотографа. Воздушная волна ударила в зазубренные остатки заднего стекла и в наружный воздух.
Голос смолк.
Звук выстрела еще звенел в ушах Лукаса, когда он бросил помповое ружье к ногам, взялся за руль и подчинил себе машину.
— Кажется, достал я гадов, — пробормотал он, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце. — Точно достал.
Внезапно джип окатило волной света сверху и слева. Катафалк вышел на полосу обгона и обходил Лукаса. В боковом зеркале он был хорошо виден. Картечь проделала в радиаторе рваную дыру. Мигала фара. За рулем вырисовывался силуэт водителя.
И на лице у него были зеркальные солнцезащитные очки.
— Нет, о Господи, нет!!!
Катафалк с ревом промчался мимо джипа и вновь перестроился на прежнюю полосу. Теперь он мчался точно перед джипом. Лукас узнал катафалк того страшного дня. Дня, когда увезли отца. Овальные задние сигнальные огни. Та же хромированная облицовка. Окно в верхней трети.
И сквозь окно был виден гроб отца.
— Этого нн... не... — с ужасом выдохнул Лукас.
Внезапно крышка гроба откинулась в сторону.
— ...не мож-ж-ж-жет... не может быть...
Труп Чарльза Хайда сел и помахал рукой. Лицо его было цвета мастики, зубы обуглились, глаз не было.
— Этого не может быть!!! — завопил Лукас.
И в этот момент вспыхнули стоп-сигналы катафалка.
Крик Софи был резок как удар по лицу. Лукас действовал по инстинкту. Он ударил по тормозам и вильнул. Перегрузка прижала Софи и Анхела к дальней двери.
В последний момент Лукас зацепил хвост катафалка и с креном вылетел на обочину.
Машина попала на гравий со скоростью чуть меньше семидесяти. Людей сорвало с мест, когда джип перевалил через обочину на кукурузное поле. Колеса вдавило в дерн. Взревел мотор, и машина, словно бульдозер, двинулась напролом сквозь высокие кукурузные стебли. Рулевое колесо, словно ожив, вырывалось из рук, причиняя каждым толчком невыносимую боль. Джип вскидывал задом, как норовистый конь.
Было видно, как позади желтые фары въезжают в кукурузу.
— А, чтоб твою мать! — завопил Лукас, перекрывая хаос.
Он заставил себя сосредоточить все внимание на кромешной тьме за лобовым стеклом. Фары джипа беспомощно упирались в сплошную зеленую стену. Машина безжалостно давила кукурузные стебли, словно обезумевший уборочный комбайн. Лукас совершенно потерял ориентацию. Единственное, что он еще мог, так это направлять джип по прямой в надежде, что они ни на что не напорются.
— Оно едет за нами!
Анхел мотался по заднему сиденью, стараясь не упустить из виду желтые фары.
Лукас и сам видел их в зеркало. Позади джипа неуклонно двигались два снопа желтого ядовитого света, шурша как степной пожар.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
