— Прекратите, не надо, прекратите! — кричал он. Но через мгновение Сукхрам и Нареш уже лежали на земле. Наконец тхакуры успокоились и отправились к себе.
Я сразу бросился в табор, как только узнал о случившемся. Сукхрам лежал на земле и тихо стонал. Я поднял его.
— Ты зачем пришел? — с трудом проговорил он.
— Чтобы своими глазами увидеть еще одно насилие над людьми.
— На это не стоит смотреть. Сердце разорвется, — с болью в голосе произнес Сукхрам. — Больше нельзя терпеть.
Из ран Сукхрама сочилась кровь.
Подошел Нареш, вытирая окровавленное лицо.
Сукхрам все понял. Он резко обернулся к Чанде.
— Ты снова ходила туда?
— А ты думал, что привязал меня к Нилу? — ответила Чанда.
— Да! — прогремел Сукхрам.
— Так, может быть, ты и душу мою свяжешь? — тем же тоном спросила Чанда.
Сукхрам вздрогнул как от удара. Он схватился за голову и застонал. Чанда расплакалась и с криком: «Отец! Отец!» прижалась к его ногам. Сукхрам не проронил ни звука.
— Тебе больно? — спросила Чанда.
— Нет.
— Почему же ты тогда плачешь?
— Ты груба с отцом, Чанда.
— Разве ты не мог ударить меня за это? Не прогоняй меня, дада! Не отправляй меня к нему! — проговорила Чанда, показывая на Нилу. — Не могу я его видеть! Я не стану ходить к ним, но избавь меня от Нилу.
— Ты останешься у меня, Чанда, — решительно сказал Сукхрам. — Слышишь, Нилу? Она не будет жить у тебя, а если ты поднимешь на нее руку, я сам тебе кости переломаю.
Нилу молчал.
— Тхакур заберет ее к себе? — спросил подошедший нат.
Сукхрам пожал плечами.
— Что, от нее убудет, если она немного поживет с тхакуром? Потом, Нилу, ты заберешь ее к себе. Да она и сама к тебе прибежит. Это все блажь, вроде лихорадки. Пусть она пройдет. И с тобой ничего не случится, если она побудет у него! — сказала одна из толпившихся вокруг женщин.
— Что ты говоришь?!
Подошел Мангу со своей женой.
— Не горячись, сам увидишь, не с этим, так с другим убежит, — подала голос та же натни.
Сукхрам молчал. Он не знал, что ответить.
— Сукхрам, твоя тхакурани терпела муки целых три поколения. К ней нет возврата, мосты сожжены. А ты все еще на что-то надеешься… — заговорила жена Мангу.
— Вздор она говорит, учитель. Все уладится, — перебил ее Мангу.
— Пойдем со мной, Сукхрам, — позвал я.
— Куда, господин?
— Я хочу поговорить с тобой.
Он с трудом поднялся с земли.
Мангу остался около Чанды, и его жена принялась расчесывать ей волосы.
Мы с Сукхрамом ушли и сели так, чтобы нас никто не видел.
— Сукхрам, зачем ты выдал Чанду замуж? — начал я.
— А что мне оставалось делать?
— Нареш ведь любит ее.
— Что я мог поделать! — Он беспомощно развел руками.
— А о Чанде ты подумал?
— Она же не натни. Ей не прикажешь!
— Не натни?
— Я тебе не все рассказал, я очень боялся, — сказал Сукхрам.
— Чанда не дочь Каджри?!
— Нет.
— И она тебе не дочь?
Сукхрам молчал.
— Ну рассказывай. Что же ты? — взмолился я.
— Я боюсь говорить. Кроме меня об этом никто не знает.
— Но ты уже так много мне рассказал, — неуверенно проговорил я.
— Я рассказывал только о себе, — просто ответил он, — а это…
— Что?
— Это только о Чанде, — таинственно понизив голос, сказал он. — Чанда ведь дочь мэм са’б, англичанки…
Я не поверил своим ушам.
— Но дело не в родстве по крови, Сукхрам, — пробормотал я. — Важно, кто воспитал. А это сделал ты и воспитал ее не как натни… Я хочу знать все, Сукхрам. Расскажи мне.
Он задумался.
— Не сейчас, когда-нибудь потом, — помолчав, проговорил он.
— Почему?
— Знаешь, какой у нас с тхакуром был разговор? «Сукхрам, у меня только один сын, — сказал он. — Оставь его в покое». Я ответил ему: «Господин, здесь нет моей вины. Что я могу поделать, если дети не слушаются?» Тогда он и говорит: «Согласен, Сукхрам, времена меняются, но не наше дело будущее. Мы с тобой живем в настоящем, и его нам не переделать». Разве другой тхакур стал бы так беседовать с карнатом? У этого человека доброе сердце. Я не хочу его огорчать. Я беден. Я бедняком прожил всю жизнь. Долго ли мне еще осталось? Совсем мало. Мне уже нечего ждать в этой жизни. Но Чанда! Неужели и ей не суждено быть счастливой? Ты помнишь, в тот день она назвала себя тхакурани? Помнишь? Она же дочь англичанки, да еще уговаривает себя, что она тхакурани. Кто теперь с ней может сладить?
Я слушал Сукхрама и не перебивал.
— Я сделал для Чанды все, что мог, — продолжал он. — Перед отъездом мэм са’б дала мне семь тысяч рупий. На эти деньги я и вырастил Чанду. Но я очень боялся и никому не говорил правду о ней.
— Даже тхакуру?
— И ему тоже.
— Почему?
— Что бы это дало?
— Посмотрел хотя бы, как он себя поведет.
— Нет, я правильно сделал, что не рассказал ему. Ведь Чанда в глазах людей только натни. И доказательств у меня нет, что она дочь мэм са’б. А если б и были… Ни к чему хорошему это бы не привело.
— Почему? — удивился я.
— Она ведь незаконнорожденная, — ответил Сукхрам. Он замолчал и посмотрел на меня, словно хотел узнать мое мнение.
— Сукхрам! Родители могут быть низкими и грязными людьми. Дети же всегда чисты и невинны.
— И ты так считаешь? — воскликнул Сукхрам. — Каджри говорила то же самое.
— Каджри! Сукхрам, ты не рассказал мне о ней.
Он тяжело вздохнул: прошлое тяжело вспоминать. Особенно когда оно было печальным и безрадостным.
…Главный сахиб опять был в отъезде. Сусанна не находила себе места.
— Ты ничего не замечал? — спросила как-то Каджри Сукхрама. — Мэм са’б беременна.
Эта новость потрясла Сукхрама.
— Да, плохи ее дела, — задумчиво, произнес он. — Что теперь будет?
— Ребенок будет, что еще? — пошутила Каджри.
— А она как к этому относится?
— Ходит как потерянная. Извелась вся. Ей даже горем поделиться не с кем.
— Не с кем? А сахиб, ее отец?
— Я уговаривала ее. Но она никак не может решиться.
— Теперь надо подумать о том, куда его пристроить.
— Почему мэм са’б дает тебе столько вещей для ребенка?
Каджри не поняла его.
— Ну? — спросил Сукхрам и подумал: «Мать есть мать. Но боязнь позора убивает в ней материнские чувства. Вот почему она поощряет эти чувства у Каджри».
— Что ты у меня спрашиваешь? Откуда мне знать?
Сукхрам закурил. Глядя на него, закурила и Каджри.
— Где она рожать будет? — спросил Сукхрам. — В деревне нельзя, разговоров не оберешься.
— Не знаю.
— А ты ее не спрашивала?
— Нет. Ей и без меня тошно.
— Будто и спросить нельзя! Ну ладно, она страдает, а ты что, за компанию с ней сохнешь?
— С чего ты взял?
— Слушай, расспроси ты ее! И старику обязательно сообщить надо. Ребенка-то он будет пристраивать!
— Куда это?
— Откуда мне знать? — Сукхрам развел руками. — В высших кастах женщины делают аборт. Будто ты не знаешь. Это мы такого не допускаем, Каджри. Ведь на свет должен появиться человек!
— Должен, должен! — передразнила его Каджри. — А зачем? Как знать, кем он станет?
— Да ведь она не замужем!
— Что из этого? Замужество — дело житейское, а ребенок — от бога. Как бы там ни было, ребенок остается ребенком. Грех родит невинность, — задумчиво проговорила Каджри и, немного помолчав, добавила: — Вот чего я никак не пойму, Сукхрам, чего она замуж не выходит? Если уж попала в такое положение, пусть выкручивается.
— Кто ж теперь женится на беременной? Да и ребенком будут вечно попрекать!
— Почему?
— А почему другой мужчина должен заботиться о чужом ребенке?
— Ах вот как? — воскликнула Каджри. — А как же женщина растит ребенка другой женщины?
— Она ж ему не мать, а мачеха!
— Не все из них плохие. Таков уж мир: сразу прозвище придумали — мачеха! Отчим — тоже не лучше.
— Так-то оно так, — согласился Сукхрам. — Давай-ка мы лучше о деле потолкуем.
— А я, по-твоему, о чем? О боже! Женщина станет матерью, и от этого осквернится! Да чрево матери все равно что сама земля-мать. Разве земля совершает грех? И потом, в чем виноват ребенок?
— Ты у людей спроси, чего со мной спорить!
— Тебе ответить нечего, вот ты и сердишься. Эх вы, мужчины! От нас рождаетесь и нас же стремитесь связать по рукам и ногам! Здорово придумали: все твердите только о верности жен. Разве я не жила с другими? А что, ко мне пристало? А ты, разве ты стал хуже от того, что жил с Пьяри?
— Значит, ты считаешь, что люди должны жить с кем вздумают? Сегодня там поел, завтра тут напился?
— Э-э, да ты, я вижу, ничего не понял! Не об этом речь. Если у человека есть ум, он будет пить воду из колодца, а если нет, пусть пьет из сточной канавы.
