Камней под ногами почти не было; пологая тропа вела куда-то вниз. Раскинув руки, он мог обеими коснуться обступавших его стен. Ему казалось, что потолок пещеры где-то очень высоко, но в такой темноте разглядеть что-либо было невозможно.
Сердце уже перестало так бешено биться, и ладони были сухими, хотя стены вокруг были из грубого влажного камня, да и эту сплошную черноту было трудно переносить, но он совершенно твердо знал, что зашел так далеко не просто для развлечения и не для того, чтобы сломать себе шею на темной тропе.
Он двигался вперед еще очень долго, но не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он очутился в пещере. Дважды стены почти смыкались, и приходилось протискиваться между ними боком. Один раз кто-то крылатый пролетел в темноте совсем близко от него, и Кевин в страхе даже присел. Но и это все постепенно оставалось в прошлом. Вскоре коридор резко свернул направо и более круто пошел вниз, и далеко впереди Кевин увидел сияние света.
Стало еще теплее. Он расстегнул еще одну пуговицу на рубахе, а потом, повинуясь странному порыву, скинул рубаху совсем. Огляделся. Даже освещенный этим новым ярким светом верхний свод пещеры был так высок, что совершенно терялся в царившем наверху мраке. Тропа стала шире и теперь спускалась вниз в виде широких ступеней. Он считал их — просто от нечего делать, — и двадцать седьмая ступень оказалась последней. С нее он шагнул на пол какого-то округлого помещения, очень просторного и освещенного ярким оранжевым светом, источник которого он так и не смог определить.
Кевин инстинктивно замер на пороге и сразу же почувствовал, как у него волосы встают дыбом, а сердце мощными толчками погнало кровь по телу. Это было еще не любовное томление, хотя он знал, что появится и оно, а просто воздействие мощных магических сил, которыми обладало это в высшей степени таинственное место.
— Светлы твои волосы, и светла твоя кровь, — услышал Кевин вдруг и резко обернулся.
Он ее не видел, да так и не заметил бы, если б она не заговорила. Не более чем в трех футах от него возвышалась грубо сделанная каменная скамья, вырубленная прямо в скальной породе, и на ней, почти согнувшись от старости вдвое, восседала морщинистая, уродливая старуха. Длинные свалявшиеся пряди неопрятных волос косицами падали ей на спину и свисали по обе стороны ее исхудалого лица. Узловатыми пальцами, такими же искривленными, как и ее позвоночник, она неустанно вязала что-то бесформенное. Заметив, насколько он ошеломлен, старуха рассмеялась громким визгливым смехом, широко открывая свой беззубый рот. Глаза ее, видимо, некогда голубые, теперь, замутненные катарактами, стали белесыми и слезящимися.
Ее бывшее белым платье теперь, покрытое пятнами и засаленное, приобрело совершенно неопределенные оттенок и форму и во многих местах было порвано. Сквозь одну из дыр он увидел пустой мешочек морщинистой груди.
Неторопливо и чрезвычайно почтительно Кевин поклонился ей, Хранительнице Порога. Она все еще смеялась, когда он поднял голову, и слюна текла у нее по подбородку.
— Сегодня Майдаладан, — сказал он.
Через некоторое время она успокоилась, глядя на него снизу вверх и не вставая со своего каменного сиденья. Спина у нее была настолько согнута, что ей приходилось выворачивать шею вбок, чтобы посмотреть на него.
— Верно, — сказала она. — Ночь Возлюбленного Сына. Вот уже семь сотен лет миновало с тех пор, как сюда являлся мужчина, да еще накануне Иванова дня. — Она ткнула куда-то одной из спиц, и Кевин увидел рядом с нею груду костей и череп.
— Я не позволила ему пройти, — шепотом пояснила старуха и засмеялась.
Он сглотнул застрявший в горле комок страха.
— И давно, — с трудом выговорил он, — ты здесь сидишь?
— Дурак! — выкрикнула она так громко и неожиданно, что он подскочил. «Дуракдуракдуракдурак», — эхом отдалось от каменных стен, и где-то высоко он услышал шуршание летучих мышей. — НЕУЖЕЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я ЖИВАЯ?
«Живаяживаяживаяживая», — услыхал он, а потом стало так тихо, что ему было слышно лишь собственное дыхание. Он видел, как старуха отложила свое вязание — опустила его на пол, рядом с теми костями. Потом она снова, вывернув шею, посмотрела на него снизу вверх. В руках у нее осталась только одна спица, длинная, острая, потемневшая от времени. И нацеленная прямо ему в сердце. И вдруг старуха запела — чистым, но очень тихим голосом, так что никакого эха не последовало:
Светлы твои волосы, и светла твоя кровь,Желтые кудри и красная кровь для Богини.Назови же имя свое, моя любовь,Настоящее имя — только им ты зовешься отныне.
И за тот краткий миг, что оставался у Кевина Лэйна, прежде чем он выкрикнул это имя, он успел вспомнить огромное множество вещей — что-то с печалью, а что-то с любовью и нежностью. А потом он выпрямился переднею, Хранительницей Порога, чувствуя, как наполняет его магическая сила, и тяжкий вал плотского желания накатил на него, и он, не раздумывая, выкрикнул громко, заставив эхо Дан Моры вторить ему:
— ЛИАДОН! — И эхо зазвенело ему в ответ, и внутри у него мощным ростком проросла неведомая сила, и он ощутил чье-то дыхание, чье-то прикосновение, и лицо его точно овеял ветерок.
Старуха медленно опустила свою спицу.
— Да, верно, — прошептала она. — Проходи. Однако он остался на месте. Сердце его теперь неслось вскачь, но больше уж не от страха.
— У меня есть одно желание, — заявил он.
— Ну, одно-то желание всегда найдется, — буркнула старуха.
Кевин сказал:
— Светлы мои волосы, и светла моя кровь. И кровь свою когда-то принес я в жертву в Парас Дервале, далеко отсюда и не сегодня.
Он ждал, впервые заметив, как переменилось выражение ее глаз. Они, казалось, вернули отчасти свою прежнюю ясную голубизну; а потом — но, возможно, этот оранжевый свет вокруг сыграл с ним какую-то шутку — ему показалось, что спина старухи распрямляется!
Той же спицей она указала ему куда-то в глубь пещеры. Неподалеку, у самого порога, Кевин увидел предметы, предназначенные для жертвоприношения: плоховато отполированный кинжал и грубоватую каменную чашу для жертвенной крови. Это были очень древние предметы, здесь находилась самая сердцевина мироздания. Рядом он заметил еще какой-то каменный столб, довольно высокий, ему по грудь; он торчал из каменного пола и завершался не обычной округлой вершиной, а вытянутым и чуть кривоватым крестом. Рядом с жертвенником и стояла та каменная чаша, немногим больше обыкновенной чайной чашки. Когда-то у этой чаши было две ручки, но одна давно отбилась. Никаких украшений; простая и грубая чаша была исключительно утилитарна, и Кевин даже предполагать не смел, насколько это древний сосуд.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
