Одно из писем Фадеева нашло Колесникова в Китае, вскоре после памятного боя. Знал ли Фадеев, где именно находился и против кого воевал Лев в 1952–1953 годах? Может быть, и знал. Даже скорее всего. В упомянутом письме, отправленном в самом конце Корейской войны, говорится: «Возможно, что скоро Вы попадёте домой, хотя и много подлостей творится в окружающем нас мире, – разумеется, подлостей, направленных против нас, – и делается решительно всё как раз для того, чтобы задержать Вас там, где Вы сейчас находитесь». Фраза невнятная, постороннему человеку малопонятная – чтобы пропустила военная цензура. Фадеев явно имеет в виду нежелание южнокорейской стороны подписывать соглашение о перемирии. 14 августа 1953 года, вскоре после прекращения войны, Фадеев пишет Асе: «Желаю тебе поскорее обнять твоего Льва! Крепко жму тебе руку». 25 августа: «Насколько это точно, что Лёва должен приехать? Имеются ли уже определённые данные, или это его предположения?»
Заочным участником Корейской войны можно назвать и самого Фадеева – бывшего приморского партизана и подпольщика. Северокорейский партизан Со Кван Мин так отзывался о фадеевской «Молодой гвардии» в годы Корейской войны: «Если бы наша молодёжь не прочла эту замечательную книгу, мы, может быть, не сумели бы так крепко сорганизоваться, когда наступил тяжёлый для родины час… Но все мы читали эту книгу, все мы восхищались Олегом Кошевым и его друзьями и старались подражать им во всём». В 1951 году в журнале «Знамя» вышел очерк журналиста Алексея Кожина «Борющаяся Корея», где, в частности, говорилось: «Молодогвардейцы Пхеньяна повторили даже методы борьбы краснодонских героев». Оказывается, на Корейской войне были целые партизанские группы, называвшие себя «Молодой гвардией», – в Пхеньяне, в шахтёрском городе Анджу. Корейские молодогвардейцы вызволяли пленников из американского концлагеря, взрывали мосты и склады, распространяли прокламации. Однажды обклеили листовками вражеский штаб – прямо как юный подпольщик Булыга-Фадеев когда-то во Владивостоке.
Отправляясь на войну, Лев Колесников написал красным карандашом на незаконченной странице: «Автор пошёл набираться свежих впечатлений». Вернувшись, открыл начатую тетрадь и записал: «Автор дома, впечатлений набрался, работа продолжается».
Впечатлений и правда было с запасом – вот только писать об участии советских лётчиков в Корейской войне было нельзя. «Когда будет время и будет кому дать списки лётчиков-добровольцев, чтобы узнали о них люди? – задавался вопросом Колесников. – …Надеюсь, когда-нибудь о событиях тех лет выйдут книги».
В мемуарах Кожедуба о Корее ничего не говорится. Но Кожедубу было о чём писать и помимо Кореи, а Колесникову?
И он решил писать пока то, что можно. Наиболее известна его приключенческая повесть «Тайна Темир-Тепе» – о лётчиках, войне, шпионах, прячущихся в развалинах древней крепости. Фадеев помогал доработать эту вещь и продвинуть её в печать. 30 марта 1954 года писал Льву: повесть передана в издательство «Молодая гвардия», но над ней ещё следует поработать: фронтовые эпизоды даны поверхностно, скомканно и недостоверно, плохие персонажи изображены более выпукло, чем хорошие. «Всё это… можно поправить. Беда, однако, в том, что это должен сделать ты сам, а ты как будто хочешь от этого уклониться… Такие вещи не принято дорабатывать чужими руками», – пишет Фадеев, уже называя Льва на «ты». Тут же спрашивает, к кому из военного начальства Льва можно обратиться официальным образом, чтобы лётчику продлили на месяц-два отпуск – специально для работы над повестью с редактором.
Доработка заняла больше года. 15 апреля 1955 года Фадеев сообщал Асе: «Лёва несомненно одарён в литературно-художественном отношении. Но у него нет никакой культуры письма, чувствуются даже недостатки, оставшиеся от средней школы (в области языка, даже грамматики), и отсутствие специальной литературной “тренировки”». Выход – надо работать ежедневно и «всесторонне учиться». Фадеев помогал Колесникову, но делал это строго, без скидок. Истинно по-отцовски: помочь, но чтобы это не развращало и не расслабляло, а, напротив, тонизировало, стимулировало становиться сильнее и лучше. Из фадеевских писем можно понять, что Лев, возможно, надеялся на что-то вроде блата, а Фадеев не хотел, чтобы это выглядело как блат. Он и к себе относился столь же требовательно, по многу раз переписывал свои тексты, переживал, что пишет мало.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ещё при жизни Фадеева, в 1955 году, первую часть «Тайны Темир-Тепе» его крестника напечатал альманах «Советское Приморье». Последняя встреча Колесникова и Фадеева состоялась 14 апреля 1956 года. Через месяц Фадеев застрелится на переделкинской даче. В его душе уже несколько лет полыхал кошмар, с которым Фадеев справляться не мог. Он остался «один в чаще» – так назывался его набросок (их Фадеев оставил куда больше, чем законченных произведений). Отчаялся увидеть впереди свет, решил, что жизнь его потеряла всякий смысл. И всё-таки успел помочь Льву, вывел его на старт, махнул флажком: взлёт разрешаю. Дальше Лев писал и публиковался самостоятельно. А Фадеев воскресным майским днём, полулёжа в постели, прижал к груди подушку (пусть в неё впитается кровь, и пусть подушка хоть немного заглушит выстрел, чтобы домашние не прибежали сразу; если он умрёт не моментально, они хотя бы агонии не увидят), приставил к ней – точно напротив сердца – револьвер и потянул спусковой крючок.
В 1957-м «Тайна Темир-Тепе» вышла отдельным изданием в «Молодой гвардии». В повести изображена Средняя Азия, где Колесников жил до войны, описана атмосфера лётной школы. Начальнику школы автор дал фамилию Крамаренко – видимо, в честь аса Корейской войны, воевавшего над Ялу ещё до Колесникова. Другому герою Колесников присвоил фамилию своего ведущего Берелидзе, переименовав Гришу в Валико. Описывая небесные схватки Великой Отечественной, использовал собственный опыт, даром что особенности реактивной воздушной войны несколько отличались от боя на поршневых машинах.
Литература уже началась, авиация ещё продолжалась. От предложения поступать в академию Колесников отказался – и так, мол, слишком долго учился. Служил в приморской Варфоломеевке, чувствовал себя победителем. А что сбили – так на войне это случается. Проиграл не тот, кого сбили, а тот, кто сдался и сломался.
Колесников был, если можно так выразиться, человеком неровным. Ему то везло, то не везло. На вычерченном им графике собственной жизни – падения и взлёты, странный зигзагообразный пилотаж судьбы. В личном деле о Колесникове говорится то как о прекрасном лётчике, то как о посредственном, от «летает отлично» до «летающего ЧП». О личных качествах: «Весёлый, жизнерадостный человек, хороший общественник». Мама вспоминала: «Летал двадцать лет. За это время ходил и в отличниках, и совсем наоборот». Видимо, сказались и матвеевская одарённость, и матвеевский же характер – авантюрный, эксцентричный, не выносящий рутины… Ещё курсантом, летая на И-16, Колесников попал на «губу» за воздушное хулиганство. Позже, уже на реактивной машине, сделал незапланированный вираж над купающимися в речке девушками. Вспоминал: в небе на него порой накатывал «непонятный восторг», и тогда он что-нибудь «отчебучивал». Однажды капитан Алексей Рой сказал Колесникову: «Вас надо пыйслать в американьску армию, щоб вы там дисцыплыну развалыли». Лев говорил о себе: «Если в одну папку сложить положительные аттестации, а в другую отрицательные, то с первой стоит толкнуться в отдел кадров Совета министров, а со второй на всякий случай дать подписку о невыезде».
К его 50-летию друзья напишут:
Смесь прекрасного и вздора — Чести, братства, сатаны… Что-то в нём от мушкетёра, От гусара, от шпаны…
Однажды, вспоминал Колесников, он «вляпался в одну историю» – по своей же вине. Потом – качели идут вверх – ему вернули должность командира звена. В 1956-м наградили вторым орденом Красной Звезды – итог пятнадцатилетней службы в армии.
