— С чего вы взяли, что ангелы подчиняются звёздам? На небе, сударь, совсем иная субординация. Или вот ещё:
В то утро Богу было недосуг…
— Недосуг! Как о своём израильском дружке Алексине или Щаранском. Конечно, Бог поругаем не бывает, но это же оскорбительно для верующих. Бог всеведущ, вездесущ, всемогущ и всемилостив. Неужели это не знали в ЦК комсомола?
— А дальше просто кошмар:
В небе мерцают искры,Словно там курит Бог.
— Это уж прямое богохульство! Всевышний с «беломорканалом» в зубах. Неужели от советских людей скрывали и то, что Бог некурящий? Творец, может, когда и баловался — ведь и табак дело его рук, интересно попробовать, что получилось, но ещё до ноева потопа Он решительно завязал.
— А вот и такая чушь —
Я продолжаю влюбляться в тебяТак же безумно, как некогда Тютчев.Так же неистово, как в НаталиПушкин влюблялся в счастливые годы.
— Что значит «влюблялся»? Сегодня влюбился, завтра разлюбил, потом опять влюбился. Так, что ли? Я влюбился в Наталью Николаевну и — навсегда. Что вы мне навязываете свою амурную суетливость! А ещё и такой букет:
И полыхают над краем землиНаши года словно краски восхода…Я окунаюсь в царство красоты,Где мы с тобою вновь помолодели…Как будто бы сиреневое пламяНезримо опалило души нам… и т. п.
— О, Господи, сколько велеречивой трескотни — безумие, неистовство, пламя да ещё сиреневое, полыхание, опаленные души, царство красоты, вечная молодость, и всю эту непотребщину суёте читателям, прикрываясь нашими именами да премиями в нашу честь. И суёте со страниц не какого-то «Пульса Тушино», а «Литературки», главной писательской газеты, которую я основал, и под моим профилем на первой полосе.
— Но ведь её нынешний главный редактор сам, как говорит, «профессиональный поэт, автор нескольких книг стихов и лауреат премий именно за стихотворчество». (Между прочим, премии имени Маяковского, о чём нехорошо умалчивает). А ведь еще и диссертацию защитил о поэзии. Во всём доходит до точки! И не может кандидат наук не знать, что Пушкин не «влюблялся» в Наталью Николаевну, а влюбился — и точка. Не может кандидат не понимать, чего стоят в базарный день все эти безумные полыхания и пламенные неистовства. Не может не видеть, что на страницах его газеты идёт беспардонная спекуляция именами классиков. Так что же его заставляет профанировать поэзию? Я сказал бы так:
Редактор слабый и лукавый,Патлатый щёголь, литзвезда,Нечаянно пригретый славойВ газете царствовал тогда…
Но Дементьев не может жить без общения с писателями хоть в каких-нибудь формах. И вот он встаёт на защиту тех, кого называет «изгоями», «гонимыми пророками», «поруганными талантами» — Бунина, Мережковского, Гиппиус, заодно и Галича, Аксёнова, Войновича… Всё в одну кучу! Но, во-первых, какие они пророки? Что они напророчили? Во-вторых, сами были отменными ругателями талантов. С какой злобой Гиппиус писала о Блоке! С каким нобелевским высокомерием Бунин оболгал после их смерти Горького, Есенина, Маяковского. А Аксёнов? А Войнович?.. В-третьих, никто их из страны не изгонял — сами рванули. У Мережковского и Гиппиус еще до революции была квартира в Париже, туда и смылись.
К гонимым причислена и Галина Вишневская, ненавидящая не только Советскую власть, взрастившую её, но даже — до сих пор! — покойного отца, давшего ей жизнь. Оказывается, к гнусным воспоминаниям певички Дементьев сочинил послесловие:
Даже выслали голос,А имя снесли(!) с афиш…
Снесли, конечно, коли её нет в стране. Но и эту фурию никто не высылал. Сама снесла себя за границу вместе с мужем, замечательным музыкантом и великим барахольщиком, как явствует из её воспоминаний.
И после перечня гонимых страдальцев Дементьев восклицает: «Что же это за страна!». Совершенно как Чубайс. Тот однажды на телевидении в очередном приступе полоумия стал уверять (у него отец был полковником политотдела), что оборонительные линии у всех стран — у французов линия Мажино, у немцев линия Зигфрида, у финнов линия Маннергейма — были обращены, естественно, в сторону предполагаемого противника, а вот советская линия Сталина — внутрь страны. Зачем? Почему? А чтобы советские граждане не убежали за границу, говорит. И гневно воскликнул: «Что же это за страна!». И вот такой недоукокошенный деляга уже двадцать лет под покровительством трех президентов играет важнейшую роль в политической и экономической жизни страны! Впрочем, возможно, Дементьев воскликнул первым, и Чубайс лишь позаимствовал хлёсткую поэтическую формулу.
Ваншенкин, в отличие от юного собрата, в гости к знаменитым писателям, слава Богу, не ходит. У него другие увлечения, иные темы. В его публикациях «Литгазеты» и в книгах есть и печальные стихи о давнем прошлом («Арагви», 1964), и нытьё о старости («Он то и дело на момент задрёмывал средь разговора»), и ожидание смерти («Дело близится к концу…»), и странное, даже изуверское восхищение «чистотой» и «тонкостью» некого художника, поскольку он —
Художник, видящий в ребенкеСтарухи будущей черты.
Надо полагать, автор считает ещё более тонким художником, а не извращенцем и психопатом того, кто видит в гробу в белых тапочках человека любого возраста.
Но главное, чем поэт изумляет — молодое буйство на тему «стариковских эротических мечтаний» (Твардовский о Бунине). Вы только посмотрите заголовки: «Женщина, которую любили», «Женский пляж», где, естественно, все телешом, «Прежняя жена», «Женщина под душем», «Женщина с мужем»…
В этих эротических мечтаниях автору видится многое: то всего лишь мужская рука, которая «во тьме аллей там, где ей нужно, шарит» у женщины; то таинственная дама, что «совершив полёт (сексуальный), лежит охваченная ленью»; то ещё одна женщина, которую милый друг, не зная других средств развлечь, равнодушно целовал, «просто, чтобы не скучала», а она в ответ кусала; видятся ему и столь пылкие любовники, что «встречались днем», поскольку «не могли дождаться вечера»; и законные супруги, у которых, «как ни старались, не было детей», но они при любой погоде «не оставляли сладостных затей и вдохновляли всячески друг друга»; и больной старичок, негодующий по поводу того, что вызванная по случая инфаркта врачиха «скорой помощи» «и не подумает обнять»… И это всё ещё что! А однажды автору привиделся «мир, где бабы в разных позах». Целый мир!..
Надо заметить, что эротические сюжеты Ваншенкина порой весьма драматичны. Хотя бы вот, почувствуйте:
Сколько нужно было силОтказать ему словами,Потому что он просилГлавным образом руками!
Ну, вообще-то говоря, автор, видимо, подзабыл, что всё это главным образом именно руками и делается: они обнимают, заваливают на постель (диван, кушетка, стог сена) и т. д. А как иначе «просить»? Заявление, что ли, писать? «Гражданка Иванова, довожу до вашего сведения, что терпежу больше нет. Прошу не отказать. Ваншенкин, лауреат Государственной премии».
Заканчивается стихотворение не совсем понятно:
Видеть свет его лицаВплоть до следующего разаИ держаться до конца —До последнего отказа.
Так что, удержалась до конца или нет? Гораздо все ясней в стихотворении, что так и озаглавлено — «Отказ»:
Заупрямилась, не пожелала,Подбородок склонила к плечу:— Моего объяснения мало?Было, да! А сейчас не хочу.
Впрочем, похоже, что тут дело не столь катастрофично: ведь «сейчас» это не «теперь», не «отныне», не «больше», а — в данный момент.
Так вот, приняв во внимание всё сказанное, не удивлюсь, если вскоре Ваншенкин напишет стихи, которые будут начинаться так:
Я люблю тебя, жизнь,И хочу разных баб в разных позах!..
Однако есть у поэта странные стихи совсем на другую тему:
Хлебнув немало на веку,Как и другие хлопчики,Он спит тихонько на боку,Как прежде спал в окопчике.Шёл по лугам и по лесам,По танкам бил из пушечки.Теперь он спит. Теперь он самКак орден на подушечке.
Или:
Рад и я слегка,Что один воробышекВсё ещё покаБьётся между ребрышек…
Если учесть и это, то итог можно подвести тоже в стихотворной форме так:
Он родом из семьи солдатиковИ, может, из своей винтовочкиРазил он мерзких супостатиковПочти пять лет без остановочки.
Теперь за восемьдесят с хвостиком,А любит вкус клубничной пеночки,О чём чирикает так простенькоСедой воробышек Ваншеночкин.
Вот, разорвав оковы этики,Рисует петушка на курочке,И в том потворствуют эстетикиИз милой всем «Литерадурочки».
А тут ещё
